определение понятие значение информация система структура принцип слово знак |
ГЛАВА 5
ПРИЛОЖЕНИЕ: ПОППЕР, ФАЛЬСИФИКАЦИОНИЗМ И "ТЕЗИС ДЮГЕМА-КУАЙНА"
Поппер начинал как догматический фальсификационист в 20-х гг., но скоро осознал несостоятельность этой позиции и воздерживался от публикаций, пока не придумал методологический фальсификационизм. Это была совершенно новая идея в философии науки, и выдвинута она была именно Поппером, который предложил ее как решение проблем, с которыми не мог совладать догматический фальсификационизм. В самом деле, центральной проблемой философии Поппера является противоречие между положениями о том, что наука является критической и в то же время подверженной ошибкам. Хотя Поппер предлагал и последовательную формулировку, и критику догматического фальсификационизма, он так и не сделал четкого разграничения между наивным и утонченным фальсификационизмом.
В одной из своих прежних статей [311] я предложил различать три периода в деятельности Поппера: Поппер0, Поппер1 и Поппер2.
- Поппер0 - догматический фальсификационист, не опубликовавший ни слова: он был выдуман и «раскритикован» сначала Айером, а затем и другими. [312] В этой статье я надеюсь окончательно прогнать этот призрак.
- Поппер1 - наивный фальсификационист,
- Поппер2 - утонченный фальсификационист.
Реальный Поппер развивался от догматического к наивному методологическому фальсификационизму в 20-х гг.; он пришел к «правилам принятия» утонченного фальсификационизма в 50-х гг. Этот переход был отмечен тем, что к первоначальному требованию проверяемости было добавлено требование «независимой проверяемости», [313] а затем и третье требование о том, чтобы некоторые из независимых проверок приводили к подкреплениям. [314]
312 Айер, кажется, был первым, [u]кто приписал[/u] догматический фальсификационизм Попперу. (Айеру также принадлежит миф, по которому попперовская «определенная опровержимость» является критерием не только эмпирического характера высказываний, но и их осмысленности; см. [7], гл. 1, р. 38, 2-е изд.). Даже сегодня многие философы (см. [80] или [138]) обрушивают свою критику на чучело Поппера. Мидоуэр [118] назвал догматический фальсификационизм «одной из сильнейших идей» попперовской методологии. Нагель в рецензии на книгу Мидоуэра критиковал ее автора за то, что тот через-чур полагается на утверждения Поппера [138, р. 70]. Своей критикой Нагель пытается убедить Мидоуэра в том, что «фальсификация [u]не обладает иммунитетом[/u] от человеческих ошибок» (см. [116], р. 54). Но и Нагель, и Мидоуэр [u]плохо прочитали[/u] Поппера: в его «Логике открытия» дана [u]наиболее сильная критик[/u]а догматического фальсификационизма.
Ошибка Мидоуэра простительна: на блестящих ученых, чьи теоретические способности страдали от тирании индуктивистской логики открытия, фальсификационизм, даже в его догматической форме, должен был произвести потрясающее впечатление освобождения. (Помимо Мидоуэра, другой нобелевский лауреат, Экклз под влиянием Поппера изменил свое вначале скептическое отношение к смелым фальсифицируемым умозрениям; см. [41], р. 274—275.)
313 [158]. 314 [161], р. 242 и далее; [русск. перев., с. 365]. 315 [163], р. 38; [русск. перев., с. 247].
Но реальный Поппер никогда не отказывался от своих первоначальных (наивных) правил фальсификации. Вплоть до настоящего времени он требует, чтобы были «заранее установлены критерии опровержения: следует договориться относительно того, какие наблюдаемые ситуации, если ни будут действительно наблюдаться, означают, что теория опровергнута». [315] Он и сейчас трактует «фальсификацию» как исход дуэли между теорией и наблюдением без необходимого участия другой, лучшей теории. Реальный Поппер никогда не объяснял в деталях процедуру аппеляции, по результату которой могут быть устранены некоторые «принятые базисные предложения». Таким образом, реальный Поппер - это Поппер с некоторыми элементами Поппера2.
Идея демаркации между прогрессивными и регрессивными сдвигами проблем, как она обсуждалась в этой статье, основана на концепции Поппера; по сути, эта демаркация почти тождественна его известному критерию демаркации между наукой и метафизикой. [316]
316 Если у читателя возникнут сомнения относительно правильности [u]моей трактовки[/u] критерия демаркации Поппера, ему стоит перечесть соответствующие главы [161], пользуясь при этом замечаниями Масгрейв [133]. Последняя работа направлена против Бартли, который ([8]), [u]ошибочно[/u] приписал Попперу [u]критерий демаркации наивного фальсификационизма[/u].
Поппер первоначально имел в виду только теоретический аспект проблемных сдвигов, что нашло выражение в гл. 20 [153] и дальнейшую разработку в [157]-[317] Впоследствии он добавил к этому обсуждение эмпирического аспекта ([160]). [8] Однако запрет, наложенный Поппером на «конвенционалистские уловки» в одних отношениях слишком строг, в других - слишком слаб. Он слишком строг, поскольку, согласно Попперу, новый вариант прогрессивной программы никогда не принимает уменьшающую эмпирическое содержание уловку, специально для поглощения аномалии; в таком варианте невозможны констатации вроде следующей: «Все тела подчиняются законам Ньютона, за исключением семнадцати аномальных случаев». Но так как необъясненных аномалий всегда сколько угодно, я допускаю такие формулировки: объяснение есть шаг вперед (т. е. является «научным»), если, по крайней мере, оно объясняет некоторые прежние аномалии, которые не получили «научного» объяснения ранее. Если аномалии считаются подлинными (хотя и не обязательно неотложными) проблемами, не так уж важно, придаем ли мы им драматический смысл «опровержений» или снижаем его до уровня «исключений»; в таком случае различие чисто лингвистическое. Такой уровень терпимости к ухищрениям ad hoc позволяет продвигаться вперед даже на противоречивых основаниях. Проблемные сдвиги могут быть прогрессивными несмотря на противоречия. [319] Однако запрет, налагаемый Поппером на уловки, уменьшающие эмпирическое содержание, также слишком слаб: с его помощью нельзя, например, разрешить «парадокс присоединения» или исключить ухищрения ad hoc. От них можно избавиться только потребовав, чтобы вспомогательные гипотезы формировались в соответствии с положительной эвристикой подлинной исследовательской программы. Это новое требование подводит нас к проблеме непрерывности в науке.
318 Подробнее см. [91], особенно р. 388—390. 319 Такую терпимость редко можно встретить (если вообще можно встретить) в учебниках по методам науки.
Эта проблема была поднята Поппером и его последователями. Когда я предложил свою теорию роста [знаний], основанную на идее соревнующихся исследовательских программ, я опять-таки следовал попперовской традиции, которую пытался улучшить. Сам Поппер еще в своей «Логике открытия» 1934 г. подчеркивал эвристическое значение «влиятельной метафизики", [320] за что некоторые члены Венского кружка называли его защитником вредной философии. [321] Когда его интерес к роли метафизики ожил в 50-х гг., он написал очень интересный «Метафизический эпилог» к своему послесловию «Двадцать лет спустя» к «Логике научного исследования» (в гранках с 1957 г.). [322]
320 См., например, [161], конец гл. 4; [русск. перев., с. 60]; см. также [167], р. 93. Вспомним, что такое значение метафизики отрицалось Контом и Дюгемом. Среди тех, кто больше других сделал для того, чтобы повернуть вспять анти-метафизическое течение в философии и истории науки, надо назвать Барта. Поппера и Койре.
321 Карнап и Гемпель в своей рецензии на эту книгу пытались защитить Поппера от этих обвинений (см. [31] и [73]). Гемпель писал: «Поппер слишком подчеркивает некоторые стороны своей концепции, сближающие его с некоторыми ориентированными на метафизику мыслителями. Будем надеяться, что эта исключительно ценная работа будет понята правильно и в ней не увидят новую, быть может, даже логически корректную метафизику».
Но Поппер связывал упорство в борьбе за выживание теории не с методологической неопровержимостью, а скорее, с формальной неопровержимостью. Под «метафизикой» он имел в виду формально определяемые предложения с кванторами «все» или «некоторые» либо чисто экзистенциальные предложения (? не зависящиt от воли человека). Ни одно базисное предложение не могло противоречить им из-за их логической формы. Например, высказывание «Для всех металлов существует растворитель» в этом смысле было бы «метафизическим», тогда как теория Ньютона, взятая сама по себе, таковой не была бы. [323] В 50-х гг. Поппер также поднял проблему, как критиковать метафизические теории, и предложил ее решение. [324]
323 См., в частности [154], гл. 66: в издании 1959 г. Поппер добавил разъясняющее примечание, чтобы подчеркнуть: в метафизических кванторных предложениях квантор существования должен интерпретироваться как «неограниченность»; но это, конечно, было уже вполне разъяснено в 15-й гл. первоначального издания; [см. русск. перев., с. 93—96]).
324 См. [163], р. 198—199; [см. русск. перев., с 248); первая публикация этого фрагмента — в 1958 г.
Агасси и Уоткинс опубликовали несколько интересных статей о роли такой «метафизики» в науке, в которых связывали ее с непрерывностью научного прогресса. [325]
Мой анализ отличается от них тем, что, во-первых, я иду гораздо дальше в стирании различий между «наукой» и «метафизикой», в смысле, который придан этим терминам Поппером; я даже воздерживаюсь от употребления термина «метафизический«. Я говорю только о научных исследовательских программах, твердое ядро которых выступает как неопровержимое, но не обязательно по формальным, а, возможно, и по методологическим причинам, не имеющим отношения к логической форме. Во-вторых, резко отделяя дескриптивную проблему историко-психологической роли метафизики от нормативной проблемы, различения прогрессивных и регрессивных исследовательских программ, я пытаюсь продвинуть решение последней гораздо дальше, чем это сделано ими.
***
В заключение, я хотел бы рассмотреть «тезис Дюгема-Куайна» (утверждение о невозможности окончательного определения истинности научной теории) и его отношение к фальсификационизму.
Согласно этому тезису, при достаточном воображении - любая теория (состоит ли она из отдельного высказывания либо представляет собой конъюнкцию из многих) всегда может быть спасена от «опровержения», если произвести соответствующую подгонку, манипулируя фоновым (background) знанием, с которым связана эта теория. По словам Куайна, «любое предложение может сохранить свою истинность, если пойти на решительную переделку той системы, в которой это предложение фигурирует... И наоборот, по той же причине ни одно предложение не обладает иммунитетом от его возможной переоценки». [326] Куайн идет дальше и дает понять, что под «системой» здесь можно подразумевать всю «целостность науки». «С упрямством опыта можно совладать, прибегнув к какой-либо из многих возможных переоценок какого-либо из фрагментов целостной системы, [не исключая возможной переоценки самого упрямого опыта]». [327]
326 [172], гл. 11. 327 Там же; замечание в квадратных скобках мое.
Этот тезис допускает двойственную интерпретацию. Слабая интерпретация выражает только ту мысль, что невозможно прямое попадание эксперимента в узко определенную теоретическую мишень, и, кроме того, возможно сколько угодно большое разнообразие путей, по которым развивается наука. Это бьет лишь по догматическому, но не по методологическому фальсификационизму; отрицается только возможность опровержения какого-либо изолированного фрагмента теоретической системы.
При сильной интерпретации тезис Дюгема-Куайна исключает какое бы то ни было правило рационального выбора из теоретических альтернатив; в этом смысле он противоречит всем видам методологического фальсификациоиизма. Это различие не было ясно проведено, хотя оно имеет жизненное значение для методологии. Дюгем, по-видимому, придерживался только слабой интерпретации: в теоретическом выборе он видел действие человеческой «проницательности»; правильный выбор всегда нужен для того, чтобы приблизиться к «естественному порядку вещей». [328] Со своей стороны, Куайн, продолжая традиции американского прагматизма Джемса и Льюиса, по-видимому, придерживается позиции, близкой к сильной интерпретации. [329]
329 Куайн говорит о предложениях, располагающихся на «различных расстояниях от чувственной периферии» и, следовательно, в большей или меньшей степени подверженных изменениям. Но что такое «сенсорная периферия» и как мерить расстояние до нее — определить очень трудно. Согласно Куайну, «те соображения, по которым человек может отказаться от унаследованного им научного знания в угоду сиюминутным чувственным представлениям, в той мере, в какой они рациональны, являются прагматическими» [172]. Но прагматизм для Куайна, как и для Джемса или Леруа, есть лишь ощущение психологического комфорта; мне кажется иррациональным называть это «рациональностью».
Рассмотрим подробнее слабую интерпретацию тезиса Дюгема-Куайна. Пусть некоторое «предложение наблюдения» О выражает «упрямый опыт», противоречащий конъюнкции теоретических (и «наблюдательных») предложений hi, h2, .... hn, Ji, J2, ..., Jn, где hi - теория, a Ji - соответствующее граничное условие. Если запустить «дедуктивный механизм», можно сказать, что из указанной конъюнкции логически следует О; однако наблюдается О', из чего следует не-0. Допустим к тому же, что все посылки независимы и все равно необходимы для вывода О.
В таком случае можно восстановить непротиворечивость, изменяя любое из предложений, встроенных в наш «дедуктивный механизм» (частное из общего). Например, пусть h1 предложение «Всегда, когда к нити подвешивается груз, превышающий предел растяжимости этой нити, она разрывается»; h2- «Вес, равный пределу растяжимости данной нити - 1 ф."; h3 - «Вес груза, подвешенного к этой нити ==2 ф.». Наконец, пусть О - предложение «Стальная гиря в 2 ф. подвешена на нити там-то и тогда-то, и при этом нить не разорвалась». Возникающее противоречие можно разрешить разными способами.
Приведем несколько примеров.
- (1) Мы отвергаем h3; выражение «подвешивается груз» заменяем выражением «прикладывается сила»; вводим новое граничное условие: на потолке лаборатории, где производится испытание, прикреплен скрытый от непосредственного наблюдения магнит (или какой-нибудь другой источник, возможно, даже неизвестной нам силы).
- (2) Мы отвергаем На; предполагается,, что поскольку предел растяжимости нити зависит от ее влажности, а данная нить увлажнена, то предел ее растяжимости =2 ф.
- (3) Мы отвергаем O ; подвешенная гирька в действительности весит только один фунт, но ее взвесили на испорченных весах.
- (4) Мы отвергаем О; хотя в этом предложении зафиксирован факт, разрыва на самом деле не было; дело в том, что данный факт зафиксирован профессором, известным своими буржуазно-либеральными взглядами, а его ассистенты, исповедующие революционную идеологию, привыкли истолковывать все, что скажет этот профессор, «с точностью до наоборот»; если факт подтверждается, они видят, что он опровергается.
- (5) Мы отвергаем h3; данная нить- не просто нить, а «супернить», а «супернити» вообще не рвутся. [330] Можно продолжать до бесконечности. Пока хватает воображения, действительно можно заменить любую из посылок, встроенных в «дедуктивный механизм», внося изменения в различно удаленные от этого «дедуктивного механизма» части нашего знания и, таким образом, восстанавливая непротиворечивость.
330 О «защите понятий путем их сужения» и «опровержениях путем их расширения» см. [92]. 331 [163], гл. 10 [русск. перев., с. 362].
Можно ли из этого вполне банального наблюдения вывести общую формулу «всякая проверка бросает вызов всей целостности нашего знания»? А почему бы и нет? Сопротивление этой «холистской догме относительно «глобального» характера всех проверок» [331] со стороны некоторых фальсификационистов вызвано просто семантическим (смысловое) смешением двух различных понятий «проверки» (или «вызова») упрямого экспериментального результата, имеющего место в нашем знании.
Попперовская интерпретация «проверки» (или «вызова») состоит в том, что данный результат О противоречит («бросает вызов») конечной хорошо определенной конъюнкции посылок Т: О&Т не может быть истинной. Но с этим не будет спорить ни один сторонник тезиса Дюгема-Куайна.
Куайновская интерпретация «проверки» (или «вызова») состоит в том, что замещение О&Т может быть вызвано некоторым изменением и вне О и Т. Следствие из О&Т может противоречить некоторому положению Н из какой-либо удаленной части нашего знания. Однако никакой попперианец не станет этого отрицать.
Смешение этих двух понятий проверки приводит к некоторым недоразумениям и логическим промахам. Кое-кто, интуитивно ощущая, что рассуждения по правилу modus tollens (рассуждение от противного), исходящие из опровержения, могут относиться к весьма неявным посылкам из целостности нашего знания, отсюда ошибочно заключают, что ограничение ceteris paribus («при прочих равных условиях»)- это посылка, конъюнктивно соединенная с вполне очевидными посылками. Но «удар» может наноситься не рассуждением по modus tollens, а быть следствием последовательного замещения исходного «дедуктивного механизма». [332]
332 Типичные примеры такого смешения — [u]неумная[/u] критика, которой подвергают Поппера Кэнфилд и Лерер [29]. Штегмюллер, последовав за ними, угодил в логическую трясину ([187], р. 7). Коффа вносит ясность в этот вопрос [32]. К сожалению, в этой статье я иногда выражался неточно, что позволяет увидеть в ограничении [u]ceteris paribus[/u] (при прочих равных) независимую посылку проверяемой теории. На этот легко устранимый недостаток мне указал К. Хаусон.
Таким образом, «слабый тезис Куайна» тривиальным рассуждением удерживается. Но «сильный тезис Куайна» вызывает протест и наивного, и утонченного фальсификациониста.
Наивный фальсификационист настаивает на том, что из противоречивого множества научных высказываний можно вначале выделить (1) проверяемую теорию (она будет играть роль ореха), затем (2) принятое базисное предложение (молоток), все прочее будет считаться бесспорным фоновым знанием (наковальня). Дело будет сделано, если будет предложен метод «закалки» для молотка и наковальни, чтобы с их помощью можно было расколоть орех, совершая тем самым «негативный решающий эксперимент». Но наивное «угадывание» в этой системе слишком произвольно, чтобы обеспечить сколько-нибудь серьезную закалку. (Грюнбаум, со своей стороны, прибегая к помощи теоремы Байеса, пытается показать, что по крайней мере «молоток» и «наковальня» обладают высокими степенями вероятности, основанными на опыте, и, следовательно, «закалены» достаточно, чтобы их использовать для колки орехов.) [333]
333 Грюнбаум вначале занимал позицию, близкую к догматическому фальсификационизму, когда исследуя весьма поучительные примеры из истории физической геометрии, приходил к выводу, что можно определить ложность некоторых научных гипотез (см. [67] и [68]). Потом он изменил свою позицию [62] и в ответ на критику М. Хессе [76] и других авторов определил ее так: «По крайней мере, иногда мы можем определить ложность гипотезы, какие бы намерения и цели ни стояли за ней, хотя эта фальсификация не исключает возможности ее последующей реабилитации» ([70], р. 1092).
Утонченный фальсификационист допускает, что любая часть научного знания может быть заменена, но только при условии, что это будет «прогрессивная» замена, чтобы в результате этой замены могли быть предсказаны новые факты. При такой рациональной реконструкции «негативные решающие эксперименты» не играют никакой роли. Он не видит ничего предосудительного в том, что какая-то группа блестящих исследователей сговариваются сделать все возможное, чтобы сохранить свою любимую исследовательскую программу («концептуальный каркас», если угодно) с ее священным твердым ядром. Пока гений и удача позволяют им развивать свою программу «прогрессивно», пока сохраняется ее твердое ядро, они вправе делать это. Но если тот же гений видит необходимость в замене («прогрессивной») даже самой бесспорной и подкрепленной теории, к которой он охладел по философским, эстетическим или личностным основаниям - доброй ему удачи! Если две команды, разрабатывающие конкурирующие исследовательские программы, соревнуются между собой, скорее всего, победит та из них, которая обнаружит более творческий талант, победит - если Бог не накажет ее полным отсутствием эмпирического успеха. Путь, по которому следует наука, прежде всего определяется творческим воображением человека, а не универсумом фактов, окружающим его. Творческое воображение, вероятно, способно найти новые подкрепляющие данные даже для самых »абсурдных» программ, если поиск ведется с достаточным рвением. [334]
331 Типичным примером может служить ньютоновский принцип гравитационного взаимодействия, по которому тела на огромных расстояниях и мгновенно чувствуют влечение друг к другу. Гюйгенс называл эту идею «абсурдной», Лейбниц— «оккультной», и самые выдающиеся ученые столетия «поражались тому, как он [Ньютон] мог решиться на столь огромное число исследований и труднейших вычислений, не имевших другого основания, кроме самого этого принципа» (см. [82], р. 117—118). Я уже говорил, что неверно было бы относить теоретический прогресс исключительно на счет достоинств теоретиков, а эмпирический — считать просто делом везения. Чем большим воображением обладает теоретик, тем с большей вероятностью его теоретическая программа достигнет хотя бы какого-либо эмпирического успеха (см. [93], р. 387—390).
Этот поиск новых подтверждающих данных - вполне естественное явление. Ученые выдвигают фантастические идеи и пускаются в выборочную охоту за новыми фактами, соответствующими их фантазиям. Это можно было бы назвать процессом, в котором «наука создает свой собственный мир» (если помнить, что слово «создает» здесь имеет особый, побуждающий к размышлениям смысл). Блестящая плеяда ученых, получая финансовую поддержку процветающего общества для проведения хорошо продуманных экспериментальных проверок, способна преуспеть в продвижении вперед даже самой фантастической программы или, напротив, низвергнуть любую, даже самую, казалось бы, прочную цитадель «общепризнанного знания».
Здесь догматический фальсификационист в ужасе воздевает руки к небу. Пред ним возникает призрак инструментализма в духе кардинала Беллармино, выходящий из-под надгробия, под которым он был, казалось, навеки уложен достижениями ньютоновской «доказательно обоснованной науки». На голову утонченного фальсификациониста падают обвинения в том, что он, дескать, создает прокрустовы матрицы (искусственные рамки или мерки), в которые пытается втиснуть факты. Это может даже изображаться как возрождение порочного иррационалистического альянса между грубым прагматизмом Джемса и волюнтаризмом Бергсона, некогда триумфально побежденного Расселом и Стеббингом. [335]
335 См. [176], [178] и [18]. Джастификационист Рассел презирает конвенционализм: «Когда возвышается воля, падает знание. В этом и состоит самое значительное изменение в характере философии нашего века. Оно было подготовлено Руссо и Кантом...» ([178], р. 787). Поппер, конечно же, многое почерпнул и у Канта, и у Бергсона (см. [154], гл. 2 и 4).
На самом же деле утонченный фальсификационизм соединяет в себе «инструментализм» (или «конвенционализм») со строгим эмпирическим требованием, которого не одобрили бы ни средневековые «спасатели явлений», вроде Беллармино, ни прагматисты, вроде Куайна, ни бергсонианцы, вроде Леруа: это требование Лейбница-Уэвелла-Поппера, согласно которому хорошо продуманное создание матриц должно происходить гораздо быстрее, чем регистрация фактов, которые должны быть помещены в эти матрицы. Пока это требование выполняется, не имеет значения, подчеркивается ли «инструментальный» аспект рождаемых воображением исследовательских программ для выявления новых фактов и надежных предсказаний, или же подчеркивается предполагаемый рост попперовского «правдоподобия («verissimilitude»), т.е. выясненного различия между истинным и ложным содержанием какой-либо из ряда теоретических версий». [336] Таким образом, утонченный фальсификационизм объединяет то лучшее, что есть и в волюнтаризме, и в реалистических концепциях роста научного знания.
336 О понятии «правдоподобия» см. ([163], гл. 10), а также следующее примечание; о понятии «надежности» (trustworthiness) см. [93], р. 390—405 и [95].
Утонченный фальсификационист не принимает сторону ни Галилея, ни кардинала Беллармино. Он не с Галилеем, ибо утверждает, что наши фундаментальные теории, каковы бы они были, все же могут выглядеть абсурдом и не иметь никакой достоверности для божественного ума; но он и не с Беллармино, если только кардинал не согласится, что научные теории все же могут, в конечном счете, вести к увеличению истинных и уменьшению ложных следствий и, в этом строго специальном смысле, могут увеличивать свое «правдоподобие». [337]
337 «Правдоподобие» имеет два различных смысла, которые не следует смешивать.
- Во-первых, он, этот термин, может пониматься как «сходство с истиной» (iruthlikeness); в этом смысле, я думаю, все научные теории, когда-либо созданные человеческим умом, в равной степени являются «непохожими на истину» (unverissimilar) и «оккультными».
- Во-вторых, он может означать квазитеоретическое размерное отличие между количеством истинных и ложных следствий теории, отличие, которое мы в точности никогда не можем определить, но о котором можем делать предположения. Поппер использует термин «правдоподобие» именно в этом специальном смысле ([163], гл. 10).
Но когда он утверждает, что этот второй смысл тесно связан с первым, то это ведет к ошибкам и недоразумениям. В первоначальном «до-попперовском» смысле термин «правдоподобие» мог означать лишь интуитивно различимую «похожесть на истину», либо наивный прототип попперовского эмпирического понятия «правдоподобия». Интересные выдержки, приводимые Поппером, говорят в пользу второго значения, но не первого (см. [163], р. 399; [русск. перев., с. 351]).
Беллармино, вероятно, мог бы согласиться с тем, что теория Коперника имела высокую степень «правдоподобия» в попперовском специальном смысле, но не с тем, что она была «правдоподобна» в первом, интуитивном, смысле. Большинство «инструменталистов» являются «реалистами» в том смысле, что согласны с возрастанием «правдоподобия» теорий в попперовском смысле; но они же не являются «реалистами», если под реализмом понимать уверенность в том, что, например, полевая концепция Эйнштейна интуитивно ближе к [u]Замыслу Вселенной[/u], чем концепция ньютоновского взаимодействия тел на расстоянии. Поэтому целью науки может быть возрастание «правдоподобия» в попперовском смысле, но [u]без обязательного возрастания[/u] классического правдоподобия. Последняя идея, как говорил сам Поппер, в отличие от первой, «опасно неопределенна и метафизична» ([163], р. 231 [русск. перев., с. 35]).
Попперовское «эмпирическое правдоподобие в некотором смысле реабилитирует идею кумулятивного роста в науке. Но движущей силой кумулятивного роста «эмпирического правдоподобия» является революционизирующий конфликт с «интуитивным правдоподобием».
Когда Поппер работал над своей статьей «Истина, рациональность и рост знания», у меня было нелегкое чувство по отношению к его отождествлению этих двух понятий правдоподобия. И было так, что я спросил его: «Можем ли мы реально говорить о том, что одна теория лучше соответствует действительности, чем другая? Существуют ли степени истинности? Не опасное ли заблуждение выражаться так, как если бы истина, в смысле Тарского, располагалась где-то в некоем метрическом или хотя бы в топологическом пространстве, и поэтому имело бы смысл рассуждать о двух теориях — скажем, о предшествующей теории t1 и последующей теории t2, — что t2 вытесняет t1 или являет собой больший прогресс, чем t1, поскольку она ближе подходит к истине, чем t2?» (см. [161], р. 232; [русск. перев., с. 350—351]). Поппер отверг мои опасения. Он чувствовал, и был прав, что предложил очень важную новую идею. Но он ошибался, полагая, что его новая специальная концепция «правдоподобия» полностью поглощает проблемы, связанные со старым интуитивным «правдоподобием». Кун говорит: «Если мы считаем, что, например, полевая теория «ближе подходит к истине», чем старая теория вещества и силы, то это означало бы, при серьезном отношении к словам, что последние основания природы больше похожи на поля, чем на вещество и силы» ([88], р. 265). Кун прав, за исключением того, что, как правило, отношение к словам не бывает «серьезным». Я надеюсь, что это примечание послужит прояснению обсуждаемой проблемы.
//design-for.net/page/prilozhenie-popper-falsifikacionizm-i-tezis-djugema-kuajna