Золотой век английского рассказаСм. также: Приключенческая литература Обложка журнала «Стренд», для которого Конан Дойль писал рассказы о Шерлоке Холмсе. Англичане распробовали новеллу позже читателей во многих других странах. Из популярных журналов викторианской эпохи короткую прозу публиковал главным образом «Блеквуд», причём все поступавшие в редакцию рассказы распределялись на три раздела: «сатира и юмор», «легенды и сказания», «мистика и привидения». Новеллистика долгое время рассматривалась главным образом как лёгкое чтиво, хотя три дюжины бытописательных рассказов вышли из-под пера «серьёзных» романистов А. Троллопа и Т. Харди. На рубеже 1880-х и 1890-х в Англии расцветают журналы наподобие «Стренда», поставлявшие массовому читателю вымышленные истории, зачастую эскапистского свойства. Это создаёт почву для расцвета английского жанрового рассказа «для мальчиков», который продолжился и в эдвардианский период. Мощное творческое воображение таких неоромантиков, как Р. Л. Стивенсон, Р. Киплинг и Г. Уэллс, позволило обогатить сразу несколько поджанров новеллистики:
Подобная многоплановость фабулы характерна и для некоторых новелл Уэллса. К примеру, его «клинические случаи» помешательства («Бабочка», «Колдун из племени порро») в равной степени допускают два прочтения — рациональное и мистическое[69]. С многослойной фабулой впоследствии экспериментировали В. Набоков, Х. Л. Борхес, Х. Кортасар — известные почитатели творчества Уэллса и Киплинга, выросшие на их произведениях[70]. Организующая сила фабулы приключенческих рассказов виделась противоядием от бесформенности, к которой вела чеховская/джойсовская линия интеориоризации новеллистического дискурса:
— Х. Л. Борхес, 1978[71] Послевоенный американский рассказУникальность американской литературы в том, что на протяжении всего XX века её флагманы уделяли новеллистике не меньшее внимание, чем роману. В США быстро и основательно усвоили новый взгляд на короткую прозу, который был предложен Чеховым и Джойсом. Американским аналогом «Дублинцев» стал начатый в 1915 году цикл рассказов Ш. Андерсона про вымышленный городишко Уайнсбург. За ним потянулись и другие циклы рассказов в духе регионализма («Сойди, Моисей» Фолкнера, 1942; рассказы о Миранде из цикла К. Э. Портер «Падающая башня», 1944). Эти сочинения вновь заострили проблему циклизации короткой прозы, заставили критиков обратить внимание на гибридную форму «романа в рассказах» («Пнин» Набокова, 1955)[72]. Если писатель хорошо знает то, о чём он пишет, он может опустить многое из того, что знает, и если он пишет правдиво, читатель почувствует всё опущенное так же сильно, как если бы писатель сказал об этом. Величавость движения айсберга в том, что он только на одну восьмую возвышается над поверхностью воды. Э. ХэмингуэйДругую сторону регионализма представляют рассказы о жизни той или иной диаспоры, на которых специализировались И. Башевис-Зингер, Б. Маламуд и У. Сароян. Последний, впрочем, выбрался за рамки армянской диаспоры и в обилии размещал в газетах для самой массовой аудитории забавные, подчас сентиментальные истории, часто с моралью; за многими из них проглядывается автобиографическая основа[73]. Э. Хэмингуэй («В наше время», 1925) и Дж. Д. Сэлинджер («Девять рассказов», 1953) — два автора, травмированные опытом мировых войн, — шли по чеховскому пути сжатия, экономии средств, предельного расширения возможностей подтекста. В классическом рассказе Сэлинджера «Хорошо ловится рыбка-бананка» (1948), написанном лёгким и поэтичным слогом, велико значение лукавой интонации: для выделения в реплике ключевого слова использован курсив. Недоговорённость и иронический нюанс ценили в журнале «Нью-Йоркер». Постоянные авторы журнала (в первую очередь Дж. Чивер и Дж. Апдайк) запечатлели послевоенные будни среднего класса в пригородах Новой Англии, кризис американской семьи, стремящейся укрыться за давшим трещину фасадом «нормальности» и конформизма от духовной пустоты, вызванной, среди прочего, одержимостью потребительством[74]. В 1948 году читателей «Нью-Йоркера» эпатировал ужасами провинциального конформизма «нео-готический» рассказ Ширли Джексон «Лотерея». Дальнейшее развитие и сгущение этой парадигмы связано с именем другого отдалённого наследника Чехова и натуралистов — Раймонда Карвера (сборник «О чём мы говорим, когда говорим о любви», 1981). Его интересуют не пресыщенные потребительством жители пригородных особняков, а маленькие люди, которые вытеснены на обочину социума: уголовники, алкоголики, пролетарии. В очень коротких рассказах Карвер безжалостно фиксирует распад пресловутой «американской мечты». Модернизм и постмодернизмВ Европе новеллистика эпохи модернизма ознаменовалась поиском принципиально новых подходов к организации коротких повествований, как то:
По мере того, как однозначный, легко считываемый смысл вымывается из повествования, а относительность всего и вся становится аксиомой современного сознания, новелла преображается в площадку для игр между автором и читателем, где широко используются рекурсивные мотивы вплоть до «бездонных» рамочных структур («В кругу развалин» Х. Л. Борхеса, «Непрерывность парков» Х. Кортасара, «Набор» В. Набокова, «Ты и я» А. Терца). В качестве матрицы постмодернистской прозы обычно приводят творчество Набокова (1899—1977) и Борхеса (1899—1986)[76]. Для первого из них свойственно «процеживание» новеллистического события через сито сознания ненадёжного рассказчика («Весна в Фиальте», «Соглядатай», «Сёстры Вейн»); в рамках одного текста уживаются несколько несовместимых смысловых рядов («Terra Incognita», «Условные знаки»)[77]. Х. Кортасар часто вовлекает в пространство игры сразу несколько хронотопов, наводит мосты между различными системами пространственно-временных координат («Другое небо», «Ночью на спине, лицом кверху», «Все огни — огонь»). Вдова Борхеса у стенда его памяти на Франкфуртской книжной ярмарке (2010) Для Борхеса новеллистическое событие — также лишь «исходный материал для метановеллистического манипулирования со сдвигами пространства-времени и сознания как героев, так и самого автора»[37]. Опираясь на принцип тотального аналогизирования, аргентинский новеллист в небольших по объёму и традиционных по форме (замаскированных под непритязательный детективный рассказ) текстах конструирует многоуровневые модели мироздания (сборник «Вымыслы», 1944). Современная новеллистикаВ условиях постмодернизма в европейской литературе всё большее распространение получают гибридные, «смазанные» или фрагментарные полуновеллистические повествования. Новеллистический дискурс нередко маскируется под другие повествовательные форматы, например, фото («Слюни дьявола» Кортасара, 1959; «Моментальные снимки» Роб-Грийе, 1962) и видео («Шестидесятиминутный зум» Дж. Балларда, 1976; «Видео для взрослых» У. Бойда, 1999). На волне протестного движения 1960-х постмодернизм стал проникать и в литературу США. Молодые новаторы (Д. Бартельм, Дж. Барт и другие) экспериментировали с деконструкцией мимесиса и выявлением условности литературных приёмов. В ход пошли металитературные игры, пародийные отсылки, нарезка и перетасовка фрагментов повествования (пастиш). К примеру, Д. Ф. Уоллес предпочитает громоздкие синтаксические конструкции и перенос значительной части содержания рассказа в раздел со сносками. Он видит в иронии и стёбе неистребимую основу современного сознания и в то же время его проклятие[78]. Позднее американская новеллистика вернулась к традиционной модели «ломтика жизни». Для обозначения художественной манеры Р. Карвера и его последователей (Тобиас Вулф, Ричард Форд) в начале 1980-х был изобретён термин «грязный реализм». В настоящее время на смену ему пришло более ёмкое понятие «минимализм», которое охватывает и женское поколение, взращённое в 1970-е годы университетскими семинарами по новеллистике: Элис Манро, Эми Хемпель, Луиза Эрдрих, Энни Пру. Заметное место в творчестве этих писательниц занимает тема гендера и квира («Горбатая гора» Пру, 1997). В новейшей русской литературе с поисками Карвера созвучны беспросветные «жестокие романсы» Л. Петрушевской, изложенные в сказовой манере с многочисленными клише, повторами и солецизмами. Другой популярный автор, С. Довлатов, противопоставляет советскому мейнстриму безоценочный рассказ-эпизод на документальной основе, зачастую с налётом абсурдистского юмора. Отказ от описательных пассажей, обилие диалогов, сдержанный тон, скупость художественных приёмов у Довлатова — наследие американских новеллистов середины века, воспринятое сквозь призму переводов Райт-Ковалёвой[79][80][81]. Восточноазиатская новеллаКитай является классической страной новеллы, которая развивалась здесь на основе постоянного взаимодействия литературы и фольклора с III до XIX век: в III—VI вв. были широко распространены мифологические былички, смешавшиеся с отрывками из исторической прозы и отчасти оформленные по её канонам (позднее, в XVI веке, их назвали термином «чжигуай сяошо», то есть рассказы о чудесах). Они были важнейшим источником классической художественной новеллы эпохи Тан и Сун (VIII—XIII вв.), так называемых «чуаньци», написанных на классическом литературном языке. С эпохи Сун появляются сведения о народном сказе «хуабэнь» (букв. «основа рассказа»), широко использовавшем как наследие классических танских чуаньци, так и собственно фольклорные источники, демократизировавшем жанр новеллы и по языку, и по тематике. Хуабэнь постепенно перешли полностью из фольклора в литературу и достигли высшего развития в письменной форме («подражательные хуабэнь») в конце XVI—начале XVII века. В советской синологии их обычно называют повестями, что не совсем точно. Основной формой циклизации здесь во все времена оставался сборник. В сборниках хуабэнь два новеллистических сюжета часто объединяются вместе исходя из сходной темы. Эпоха расцвета хуабэнь была и эпохой зарождения китайского бытового романа («Цзинь Пин Мэй» и др.). Японская сценическая постановка по мотивам новеллы о привидениях С XI века появился ещё один важный жанровый термин — «бицзи». Бицзи подразумевает объединение сюжетной прозы (сяошо), в том числе «чжигуай» и «и-вэнь» («рассказы о чудесах», «услышанное об удивительном»), с бессюжетными заметками «цзашо» («разные суждения»). Формально к бицзи относится сборник «Ляо Чжай чжи и» Пу Сунлина (вторая половина XVII века), написанный изысканным и несколько искусственным литературным языком, но подводящий итог всей китайской новеллистической традиции, включая характерную для неё фантастику. Новелла Пу Сунлина — одна из вершин китайской литературы. Но и за Пу Сунлином следуют другие выдающиеся новеллисты и мастера прозаических миниатюр, например Цзы Юнь, Юань Мэй (XVIII век). Многие китайские сказки (в том числе династии Тан) получили новую жизнь в Японии XVII—XIX веков, где были обработаны и — наряду с местными преданиями — обнародованы в ряде сборников (например, «Луна в тумане», 1771). Для западного читателя фабулистическое наследие Восточной Азии открыл Лафкадио Хирн, издавший в 1904 году сборник переводов «Кайдан». Примечания
Литература
Ссылки
Категории: Литературные жанры | Новеллы | Эпические жанры |