Лекция 2: "История экономической мысли" |
2. История экономической мысли
Часть 1
Три проблемы, которые Григорьеву удалось решить в рамках классической политэкономии по вопросам:
- ренты;
- стоимости рабочей силы;
- прибыли.
Вопрос с прибылью был разрешен у Маркса, но создатели ортодоксии просто об этом не знали, а когда узнали, то сильно обиделись, что вызвало целую полемику насчет того, почему Маркс был неправ, ибо по вопросу прибыли ими было найдено другое решение. Однако, во-первых, не были решены вопросы ренты и стоимости рабсилы; во-вторых, последние, конечно, как-то объяснялись в рамках классической политэкономии. И про ренту, и про зарплату, и про прибыль были свои концепции, но все они не сводились в единую картину. В 1871 году, одновременно в Англии (Джевонс) и в Австрии (Менгер), а в 1874 году – в Швейцарии (Вальрас) опубликовали книги, в которых единообразно, но независимо друг от друга, подошли к решению этих проблем так, как они считали возможным это сделать. Когда они узнали друг о друге, Вальрас назвал этот феномен маржиналистской революцией. Собственно, с этих книг и начинается история современной экономической ортодоксии.
Конечно, с самого начала были некоторые проблемы и отличия. Несколько своеобычным был подход Джевонса, образовавшего в Англии т.н. кембриджскую школу. У Менгера был несколько иной подход, и он положил начало австрийской экономической школе (единственной их всех маржиналистских школ, существующей до сих пор). К трудам этой школы Григорьев будет постоянно обращаться. Очень сильное отделение австрийской школы существует в России – очень много экономистов, работающих в рамках ее традиции. Вальрас положил начало т.н. лозаннской школе. К ней также относится экономист В.Парето. Он много чем знаменит и известен (в частности, ввел в научный оборот термин «элита», оптимум по Парето).
Маржиналисты сказали, что знают, как разрешить задачу связи трех источников дохода (1.-3.): для этого надо коренным образом изменить структуру экономического знания. Классическая политэкономия в качестве своего объекта в первую очередь рассматривала национальную экономику, беря за основу «Исследование…» А.Смита. Кроме того, классическая политэкономия претендовала на то, что она позитивная, а не нормативная, то есть описывает ситуацию «как есть». Маржиналисты задали вопрос: с какой позиции рассматривается нацэкономика? Ее можно рассматривать, только ставя перед ней какие-то цели и задачи. То есть это такой объект, который в любом случае даст нормативный результат исследования. При этом они заявили, что будут рассматривать позитивную экономику. И у Джевонса, и у Менгера была «политэкономия» в названии книг, но они быстро отказались от этого термина. И, начиная с какого-то момента, их наука стала называться «экономикс». И в качестве объекта исследования они взяли индивида и его действия. Индивида они рассматривали рационального, а значит, у него есть цель, которую они сформулировали как получение максимума полезности.
Что есть полезность? Если каждому из присутствующих в аудитории предложить на выбор 3 кг хлеба или 1 кг мяса, либо 5 кг хлеба и 100 гр мяса, то в этом случае каждый себе определяет, что полезно, что позволяет делать выбор между различными товарами. Эта полезность внеэкономическая, и каждый человек стремится к тому, чтобы максимизировать свою полезность.
В № 11 журнала «Вопросы экономики» за 2012 год есть статья, в которой задается вопрос о рациональности индивида: это нормативное требование или позитивное? Вопрос встал в связи с тем, что некоторое время назад появилась так называемая поведенческая экономика (начало – с 1960-1980 гг.), в рамках которой изучается то, как люди делают выбор и что на них влияет, и действительно ли можно говорить, что они делают рациональный выбор. Х.Мински, кстати, перенес эти представления на сферу финансов и создал свою модель пузыря. Выяснилось, что люди ведут себя не рационально, но это открытие было сделано во второй половине XX века. До этих исследований было замечено, что, если есть выбор наборов, от для того, чтобы считать, что выбор рационален, должно выполняться требование транзитивности : ((А лучше В) & (А лучше C)) É(А лучше C). По результатам психотестов выяснилось, что этот принцип нарушается у очень многих людей: оказывалось, что «C лучше А». На сей счет имеется забавный пример из психологических исследований, когда Григорьев как-то упросил своего приятеля – известного социолога, задумавшего большой опрос населения России (в 2000-е годы), устроить провокацию. В рамках опроса спрашивалось, как люди относятся к Путину, и как – к институту государственной власти. При этом по предыдущим опросам было известно, что 80% любят Путина и 80% ненавидят действующую власть. В качестве провокации был включен вопрос «считаете ли Вы, что Путин находится в оппозиции к действующей власти». На этот вопрос ответили «да» 40% респондентов. Потом Григорьев попросил социолога таких провокаций больше не устраивать, ибо респонденты получали когнитивный диссонанс и начинали возмущаться вопросом.
Еще маржиналисты говорили про ограниченность ресурсов. Их определение экономической науки, бытующее нынче во всех учебниках экономики – как общественной науки, решающей задачу с помощью ограниченных ресурсов удовлетворять потребности людей. То есть ресурсы ограничены, потребности не ограничены, а потому в каждый момент времени требуется в максимальной степени с ограниченными ресурсами эти потребности удовлетворять. Вообще, КПСС могла бы подписаться под этим лозунгом.
Также – что касается полезности любого товара: 3 кг хлеба лучше, чем 2 кг. Иное дело – убывающая полезность, когда каждое новое прибавление по 1 кг хлеба менее полезно, чем предыдущее. Когда человек голоден, то в 100 гр. хлеба он буквально вцепится зубами, а когда человек съел 1 кг (при этом, опять-таки, предполагается, что человек согласится съесть еще 100 гр.) – без особого удовольствия.
Итак, есть индивид, у него есть ограниченные ресурсы, у него есть полезность, и у него есть множество производственных возможностей. Что есть множество производственных возможностей? Комбинация различных ресурсов дает разный выход различных товаров. То есть полезность – не от ресурсов, а от товаров. Поэтому множество производственных возможностей – это множество перевода ресурсов в товары в определенной пропорции. Как все это функционирует? Рассмотрим вальрасовскую модель: есть рынок, задающий какие-то изначальные цены на товары. Каждый индивид на основе имеющихся у него данных принимает решение о том, сколько и каких товаров при данных ценах (а цены в данном случае рассматриваются не как денежные, а как пропорции обмена одного товара на другой) он готов вывести на рынок; а также, в соответствии с функцией полезности, предъявляет свой спрос (то есть сколько товаров при данных ценах он готов купить). Индивид сообщает эти данные рынку, который собирает данные со всех индивидов и понимает, что при данных ценах совокупный спрос превышает предложение, где-то – наоборот. Где спрос превышает предложение, цены растут, и наоборот. По-русски эта «невидимая рука рынка» переводится с французского (Вальрас писал по-французски) как «нащупывание» – до тех пор, пока не установится полная сбалансированность, или равновесие, цен. От этой картинки можно плясать дальше и предположить, что существует не только рынок товаров, но и рынок ресурсов (то есть возможность обмениваться ресурсами), где также возможно формирование равновесных цен. Этот процесс очень похож на процесс планирования – так, как он описан в инструкциях и учебниках Госплана (итеративное планирование). Также Вальрас вводил понятие аукциониста.
На основе анализа этой модели получается, что каждый ресурс приобретает свою оценку. К ней можно задать много вопросов, но первый из них, являющийся камнем преткновения, связан с неясностью того, что имеется в виду, когда речь идет об ограниченных ресурсах. Во-первых, это земля, или природные ресурсы; тогда оценка этих ресурсов есть рента. Второй ресурс – это труд, и оценкой вклада труда в полезность будет заработная плата (за услуги труда). А дальше возникает вопрос, который всех очень напрягает [со времен появления этой модели], связанный с капиталом (относительно которого понятно, что он ограниченный ресурс), дающий прибыль, или процент. Да, капитал – ограниченный ресурс, но потому, что когда-то в прошлом принимались какие-то решения; то есть, если бы были приняты другие решения, то ресурс капитала был бы иной по размеру. Для учебников ортодоксы пишут, что капитал – просто ограниченный производственный ресурс и все. При этом под капиталом понимаются станки и товары, но не деньги – денег в этой модели нет вообще. Эту проблему взялся решать Бем-Баверк – последователь Менгера, написав два объемистых тома «Капитал и процент», в которых, рассмотрев со всех сторон эту проблему, не получил никакого сколь-нибудь удовлетворительного решения.
В действительности, к рассмотренной (итеративной) схеме существует множество вопросов, которые будут, по ходу дела, рассмотрены. В чем проблема этой схемы с точки зрения позиции Лакатоша насчет структуры научной теории? Говоря в его терминах, маржиналистам казалось, что имеется очень хорошее внутри согласованное ядро теории, дающее ясный результат: становится известно, что есть рента, зарплата и прибыль, описанные единообразно – то, чего не могла сделать классическая политэкономия. И вдруг очень быстро выяснилось, что ничего больше про экономику сказать невозможно, кроме итеративной схемы. Поскольку экономика существует не для того, чтобы решать абстрактные задачки, а взаимодействовать с практикой, в рамках практики существует вопрос: если есть рынок, например металлов, то от каких факторов зависит цена на металл? Максимум, что могли сказать маржиналисты – что надо узнать полезности всех индивидов (что бессмысленно), каково множество производственных возможностей, как распределены ресурсы. И только решив глобальную задачу, можно сказать, какова цена на металл, которая, как оказывается, зависит от всего. Доказать возможность равновесия в таком случае, даже при очень жестких предпосылках, удалось лишь в 1950-е годы. Что здесь задевало? Дело в том, что классическая политэкономия, хоть она и не решала абстрактных задач правильно, тем не менее, могла сформулировать высказывания относительно цен на отдельных рынках и динамики развития отраслей. А в рамках маржиналистской теории такие задачи просто нельзя поставить – не то, что решать. В конечном итоге, есть отличное ядро и никаких высказываний относительно реальной экономики, кроме того, что «все зависит от всего».
Часть 2
Стоит обратить особое внимание на маленькое содержание самого ядра теории. Австрийская школа решила остаться в рамках этого ядра. Они не признают никаких новаций, считают свое ядро правильным, поэтому планируют работать в его рамках и развивать его. Каковы достижения австрийской школы на сегодняшний день? Практически никаких. Да, они рассмотрели частные уточняющие вопросы, касающиеся своей модели. Пытались писать о том, что такое предприниматель – получился «честный брокер», то есть человек, видящий разницу цен и выполняющий функцию арбитража. Но что они вообще писали? Книги по философии, политологии и социологии: так, фон Мизес изобрел праксиологию – науку о рациональном выборе человека. Книга фон Мизеса о бюрократии – одна из интереснейших по этому вопросу. Однако собственно экономических достижений у них нет. Начиная с некоторого момента, они стали говорить о том, что они знают, как устроена экономика «в норме», но есть реальная экономика, которая почему-то (например, потому, что существует государство, вмешивающееся в ход развития экономических процессов) устроена иначе, чем в теории. А потому следующим важным достижением австрийцев стало то, что они с точки зрения нормативной экономики критикуют реальную, обозначая то, чем она может быть. В действительности, эта позиция оказалась интересной и плодотворной, поскольку успехи здесь очевидны: фон Хайек с фон Мизесом предсказали Великую Депрессию, проанализировав процессы накануне ее, чего не сделал больше никто. Все экономисты знают про кризисы, и все думают, что «на этот раз будет иначе». Перед Великой Депрессией все так хорошо росло, что все так и думали. И, кстати говоря, тот же Кейнс, который к тому же потерял деньги, ибо был великим инвестором.
Второе достижение австрийцев. Сегодня все говорят, что нынешний кризис никто не предсказал, ну кроме Хазина и Кобякова. Также после кризиса доткомов сторонники кондратьевских циклов посчитали, что да – это кризис, и он в нисходящей волне, но вот теперь будет долгий рост, который начался с 2001 года, и они говорили, что знают о работоспособности кондратьевского цикла, и что будет большая восходящая волна. И тут наступает 2008 год. Кондратьевцы говорят: ой, мы тут чего-то не так посчитали – оказывается, если принять во внимание ряд факторов, то нужно переформулировать предпосылки. Иначе говоря, кондратьевские циклы – просто слова, подгонка результатов под некую сектантскую философию, которая не имеет отношения к реальным процессам. Равно как разговоры про новые технологии, и мы с вами еще дойдем до [прояснения] того, что есть новые технологии.
Насчет предсказаний: существует множество книг на Западе, из них по крайней мере две опубликованы на русском языке. Ричард Дункан «Кризис доллара» и Уильям Боннер и Эддисон Уиггин «Судный день американских финансов». Эти книжки вышли на Западе в 2003 году.
Австрийская школа – маргинальная: она критикует то, как устроена современная экономика. Многие из слушателей этих лекций, вслед за Хазиным или Егишьянцем повторяют рассказ про то, каким образом была создана ФРС, и как это плохо. И никто из них не знает, что все эти обвинения взяты из книжки Мюррея Ротбарда – одного из столпов австрийской школы. Еще понятно, когда Ротбард критикует ФРС: он выступает в защиту нарушенной целостности и девственности рыночной экономики, которая, по его мнению, сама по себе идеальна и хороша, а решение о создании ФРС создало ситуацию, искажающую рыночную экономику. Но когда это повторяют в России люди, которым ненавистна рыночная экономика, то Григорьев не понимает, почему они это делают. У Ротбарда это логично. Но если рыночную экономику считать не идеальной, то какие претензии к факту создания ФРС?
Итак, в целом ядро австрийской теории – пустое: там все логично, но сказать ничего нельзя; а если можно, то только перейдя на нормативные позиции. Что, опять-таки, противоречит исходным условиям и намерениям. Они, конечно, понимали эти вещи – Бем-Баверк пытался проработать и расширить это ядро. В этом смысле гигантский прорыв совершил Шумпетер – также выходец из австрийской школы, который создал свою теорию экономического развития, теорию предпринимательства, теорию инноваций и много что еще. Но сделал он это, выйдя за пределы ядра, за что и был заклеймен: и австрийская школа, и ортодоксия изгнали его из своих рядов. Шумпетер так и остался гениальным одиночкой, о котором все помнят, но не знают, куда пришить его со всеми его теориями.
Спас всю эту ситуацию Альфред Маршалл в 1890 году, выпустив книгу «Принципы экономикс», в которой впервые и был употреблен термин «экономикс». Что он предложил в общем? Он согласился с тем, что есть ядро и есть реальная экономика, которая не вокруг ядра, а на далеком расстоянии, а поскольку из ядра до реальной экономики нельзя дотянуться, постольку нужны некие подпорки, то есть под конкретные задачи надо постулировать какие-нибудь дополнительные вещи, не особо даже обращая внимание на то, что они противоречат ядру.
Самый простой пример, который со следующей лекции начнем разбирать: если исходить из ядра теории в том виде, как оно сформулировано, то не может существовать фирма. То есть фирма не может существовать, если все эти принципы сформулировать последовательно. Отсюда – необходимость постулировать существование фирм. То есть ядро против фирм, но это обстоятельство игнорируется, и начинается рассуждение про фирмы, а также про все, что угодно. И в этом – структура современной ортодоксии, представляющая собой набор кейсов [сгруппировавшихся вокруг ядра теории]. А потому эта теория всеядна. С ней трудно спорить, поскольку между дополнительными множествами стали возникать междисциплинарные взаимосвязи. Поэтому ее невозможно критиковать. Почти любое указание на ошибку тут же встречает контраргумент насчет того, что этим вопросом занимаются в другом месте теории, и человек идет в это место и либо получает ответ, но при этом получает и с десяток вопросов, либо и ответа нет, и десяток вопросов есть. Непонятно, как подступиться.
Когда что-то происходит, это можно объяснить с точки зрения науки, но можно и просто описать, как явление произошло. Однако это не научное занятие, этим может заняться и журналист. При этом формулируется предпосылка условия, при котором данное явление может появиться, и выдается за научное описание. В результате таких вещей в теории нарастают внутренние противоречия. Но, поскольку массив такой теории очень большой, очень трудно эти противоречия выискивать. И при этом все больше объяснений идет просто к конкретному случаю postfactum. [Соответственно, теория начинает работать в негативной эвристике в смысле Лакатоша.]
Можно посмотреть на то, что происходит на наших глазах: если в 2007 году кто-то говорил про «пузырь», то всем было понятно, что этот человек находится вне ортодоксии, поскольку ортодоксия не знает, что такое «пузырь». В теорию не вошли ни токийский пузырь, ни азиатский кризис, ни кризис доткомов. До 2008 года говорить «пузырь» в рамках ортодоксии было «неполиткорректно» – это позволяли себе только маргиналы, включая австрийцев, но даже австрийцы аккуратно к этому относились. Ведь речь идет об индивидах и о том, как они взаимодействуют: ядро ортодоксии предполагает, что все рассуждения должны исходить из микроэкономики. Рассуждение о макроэкономике – в духе Парето, который говорит, что существует оптимум, и с точки зрения общества идеальной является ситуация, когда ни один из индивидов не может улучшить свое положения, не ухудшив положения других. Но это все, что о системе в целом они [ортодоксы] могут сказать. Еще о чем они здесь рассуждают в этом смысле – ведут рассуждение «для бедных» о количественном распределении ресурсов. И никакой другой макроэкономики в экономической ортодоксии нет. Пришел Кейнс и сказал, что есть макроэкономика – общий инвестиционный процесс, спрос, мультипликаторы и т.д. В целом, на сегодняшний день в ортодоксии есть проблема «микро-макро» (согласования того и другого), которая до сих пор решается. Григорьев (занимавшийся этой проблемой во время работы в ЦЭМИ, участвовавшем в международной программе решения этой проблемы) может сказать, то один раз в пять лет слышит или читает где-нибудь о том, что кто-то близок к разрешению этой проблемы.
Часть 3
Итак, до 2008 года вся эта тема пузырей была табу. Можно было обвинить японцев в «неправильности» их капитализма, который все боялись: конечно, справедливый капитализм позволил японцам на какое-то время вырваться, но в конце концов они за него расплатились. А вот правильный капитализм – в Америке. Григорьев при этом не выдумывает ничего – все эти вещи можно прочитать. В центре кризиса 2008 года – финансовая система, а потому слово «пузырь» сквозь зубы уже начинают произносить. Стали говорить о том, что, наверное, да, есть такое явление, как пузырь, а потому попробуем интегрировать его в нашу структуру. Здесь есть модель Хаймана Мински и направление «поведенческих финансов». То есть да, вообще-то люди ведут себя рационально, но под влиянием эмоций могут впасть в эйфорию и депрессию. А пузырь – результат смены настроений участников финансового рынка; то есть «пузырь» еще не интегрирован в ортодоксальную систему, но само слово стало популярным. Григорьев как экономист видит, что здесь идет большая работа в направлении убирания зазоров и того, чтобы каждый выработал некую единую позицию. Также стали говорить о том, что, наверное, уроки японского пузыря для нашей сегодняшней ситуации также играют роль. Это пока отдельные публикации, но, тем не менее, они есть.
В 1953 году М.Фридман, которому многим обязана ортодоксия своим современным состоянием, написал статью «Методология позитивной экономической науки», в которой совершенно откровенно описал картинку теории «ядро+кейсы». Сказав при этом, что такая ситуация – это хорошо. В чем суть этой статьи? Было много экономистов, которые всячески критиковали предпосылки новой теории, постулирующей «рационального индивида», прежде всего – саму предпосылку рациональности. Фридман, которому все это надоело, сказал: «что вы все критикуете предпосылки; да, они есть, но у нас же есть целая теория – комплекс знаний, который надо оценивать по тому, насколько хорошо он предсказывает будущее». То есть, если теория придумывает временнЫе схемы для объяснения будущего, то какая разница, на каких предпосылках это все построено? Более того, говорит Фридман, может быть так, что хорошая теория построена на абсолютно неправильных предпосылках. Поначалу экономисты возмутились, и была целая полемика с участием Самуэльсона (автора известного учебника и интегратора кейнсианства в ортодоксию), который жутко возмущался подходом Фридмана. Однако поспорили-поспорили, да и оставили дело так, что никто сегодня даже не заикается по поводу концепции Фридмана, которую все-таки приняли. Хотя признают и проблемы – вроде того, что пропустили кризис 2008 года: проблема не только в том, что они его проспали, но и в том, что они неправильно поняли его характер. Они все себе рисовали модель глубокого циклического кризиса. Потому теперь некоторые, наблюдая, что экономика Португалии падает на 5% в год вместо 7% ранее, говорят, что, конечно, португальская экономика восстанавливается. А Британия сегодня находится в тройной рецессии (про двойную, бывшую в 1980-е годы, они еще знают, но про тройную – нет).
Сейчас – переход к следующей лекции и основная формулировка. Как бы ни была устроена ортодоксальная теория, у нее есть одна гигантская системная проблема, провал, проявляющийся, в том числе, в том, что ортодоксы не видят кризисов: это проблема экономического роста и развития. Она встала ребром после 2-й Мировой Войны по двум причинам: 1) чувство вины перед бывшими колониями и 2) необходимость противостоять СССР в развитии молодых государств. Можно видеть, что эта проблема не была решена. К попытке ее решения подступались первый раз, в том числе с участием МВФ и ВБ, в рамках квазикейнсианской политики, которая провалилась. Все предсказания и ожидания, которые были сделаны, не реализовывались. Сегодня идет второй приступ решения этой проблемы – в принципе, такой же бесплодный, как и предыдущий. Однако, еще раз: это большая проблема ортодоксальной модели, ибо в ее рамках невозможно решить проблему развития.
Еще один методологический момент. Как эта теория строилась и как все привыкли рассуждать? Здесь, скорее, проблема не экономической теории, но философии математики. Вообще до какого-то момента считалось, что точка и прямая – это равные сущности, но начиная с некоторого момента прямая стала восприниматься как множество точек. Что это означало применительно к экономике? Что было предложено сначала изучать экономику как статичную систему, а потом, описав ее в таком виде, сделать переход к динамике. То есть задача развития требует описать экономику как динамичную систему. Но что у них получилось? Описали статику, но на текущий момент. А что в следующий момент будет с этой системой? Почему она меняется? Потому, что меняется набор ресурсов. Однако ограниченный набор ресурсов – это внешний фактор, и в действительности мы получаем не динамику. Опять же, что значит, что прямая состоит из точек? Это значит, что каждая последующая точка не зависит от предыдущей, а переход от одной точки к другой может происходить лишь под влиянием внешних сил. Они это и имеют. Отсюда: почему невозможно решить проблему развития? Потому что они не могут придумать внутреннего механизма развития экономики. А попытка решать за счет внешних ресурсов (капитала) проблемы развивающихся стран привела к тому, что с экономикой происходит все что угодно, но не развитие; и даже факт развития некоторых стран столь мал числом, что не являет собой сколь-нибудь представительный результат. Складывается впечатление случайности последствий процесса, когда капитал вливается в экономику страны, а возврата нет.
Сейчас важно провести различие между неокономикой и ортодоксией. Неокономика сразу появилась с претензией на то, что это теория экономического развития. Исходными задачами неокономики ставилось развитие развивающихся стран (это старая дипломная тема О.Григорьева), оценка произошедшего с советской и российской экономикой. Между тем, это произошедшее для ортодоксии также гигантское больное место, поскольку с их точки зрения такого в реальности быть просто не могло. Как они рассуждали? Есть вторая промышленная держава мира, неэффективная, поскольку есть план и нет рынка, где слабая мотивация участников. Отсюда, если ввести рынок и ввести систему мотивации, то это будет только движение вперед. Также говорилось о том, что огромные ресурсы сжирает ВПК. А если ресурсы перенаправить с него на гражданское производство, то это будет гигантский рывок, поскольку ортодоксы оценивали эти ресурсы как очень значительные. В действительности, когда шла перестройка и обсуждались вопросы перехода к рыночной экономике, на Западе были опасения по поводу того, не рванет ли СССР-Россия настолько далеко вперед, имея такую базу, что станет «второй Японией», которая может угрожать Западу. С этой точки зрения никаких предсказаний того, что произошло, не было вообще. В рамках темы о шоковой терапии, конечно, говорилось о том, что м.б. кратковременный спад и структурная перестройка, но потом все заработает и начнется движение вперед. Никто не видел никаких проблем. Между тем, с советской экономикой произошло то, что произошло, и что происходит до сих пор. С нефтяными ценами нам повезло и тогда, и сейчас. Но при этом все равно ничего не работает.
Григорьев может сказать, как ортодоксы готовы решать эту проблему – через заговор. Что имеется в виду? Они говорят: «не был СССР никакой второй промышленной державой мира, это ЦРУ и Пентагон надували бумажного тигра, а в действительности была жалкая развивающаяся страна, которая только пускала пыль в глаза; а когда-де пришел рынок, то потемкинские декорации рухнули, и тут-то все увидели, что там было на самом деле». И понятно, зачем это силовым ведомствам США: чтобы тянуть бюджеты из Конгресса. Понятно также, что эти идеи пока не входят в научный оборот, поскольку все понимают, что и в России, и на Западе живы люди, которые помнят СССР. Но эти идеи [уже] есть и в мемуарах, и в журналистике, и наверняка спустя 20 лет еще много чего интересного мы услышим про свою историю как «научно доказанный факт». Однако мы отвлеклись. Итак, неокономика задумывалась как раз как теория развития. И, собственно, исходный пункт разделения труда сразу понимался в ней как элемент теории развития. А дальше стали происходить чудеса, заключавшиеся в следующем. Как ни крути, ортодоксия – это гигантский накопленный набор знаний и высказываний про экономику. Встал вопрос: можно ли как-то с ними интегрироваться? И по мере проникновения в их построения стало выясняться, что тема развития относится к совершенно иной теории, и этот массив знаний с ее точки зрения вообще не имеет никакого значения и никакого смысла.
Очень важен также следующий момент: это статистика. Это вещь, во многом теоретически обусловленная. Статистику собирают в реальной жизни, где миллионы параметров обнаруживают себя ежедневно. Какие из них мы наблюдаем и почему? Наблюдаемы только отдельные явления, а какие именно явления мы наблюдаем, нам говорит теория. Наверное, какие-то отдельные факты ортодоксии могут быть использованы в неокономике, но то, что нужно было неокономике, еще никогда не собиралось. И, опять же, это набор фактов, а не теоретическое знание об отдельном факте – оно не имеет никакого значения. Поэтому в первой лекции Григорьев отказался продлевать линию развития экономических знаний неокономикой. Для самих неокономистов это было неожиданно. В полной мере это стало понятно, только когда Григорьев начал читать лекции в «Шанинке». Изначально они были спланированы еще в рамках старого подхода, а по мере раскрытия темы стало очевидно, что это не работает, и что здесь имеет место совершенно отдельная теория.
Далее – исходный пункт. Любая экономическая модель начинается с постулирования Nпродуктов, обменивающихся на рынке. Но откуда взялись эти N? Сейчас известно, сколько продуктов обменивается. А 200 лет назад столько же обменивалось? Конечно, нет – что-то изменилось в наборе N. Почему происходят изменения в этом наборе? Нам говорят [ортодоксы], и здесь много сторонников этого подхода: Nрастет потому, что происходят изобретения новых товаров, и только за счет этого растет N. Это логично: не было автомобиля – изобрели его. Но вот изобретение автомобиля – это N+1, когда его на кузне впервые сделали и продали? Или это N+1000 деталей, из которых состоит автомобиль? Более того, из истории известно, что было N+1, N+5, а на сегодняшний день это м.б. N+1000. То есть мы констатируем: сегодня торгуется N товаров, а завтра – тоже N товаров? Между тем, в модели ортодоксов Nвсегда одно и то же, статично, даже если они рассматривают динамику. Хотя понятно, что количество товаров растет, но почему это происходит, в результате каких событий и явлений? Было сказано, что в ходе разделения труда, но не все так просто, и в ходе следующих лекций это будет подробно рассмотрено.
Данная страница создана для выкладки ссылок на видео второй версии цикла лекций Олега Григорьева по экономической теории, которая входит в новую науку НЕОКОНОМИКА. Статья имеет постоянную ссылку: //design-for.net/page/versija-2-lekcii-grigoreva