ПЕРЕПЕЧАТКА 22.03.2022. В работе “ЕЩЕ РАЗ О ЦЕННОСТЯХ И “КАПИТАЛЕ” В.А. Гуторова представлены результаты критического анализа статьи Г.Л. Тульчинского “ПОЛИТИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ НАРРАЦИИ С WERT-ТЕРМИНОЛОГИЕЙ К. МАРКСА: СТОИМОСТЬ VS ЦЕННОСТЬ”.
неоклассическая экономическая теория (economics) vs политическая экономия | |
марксистская политическая экономия ЕЩЕ РАЗ О ЦЕННОСТЯХ И “КАПИТАЛЕ” В.А. Гуторов |
Еще раз о ЦЕННОСТЯХ и “Капитале”
В.А. Гуторов
ГУТОРОВ Владимир Александрович, доктор философских наук, профессор, зав. кафедрой теории и философии политики факультета политологии СПбГУ, Санкт-Петербург, email: gut-50@mail.ru Гуторов В.А. Еще раз о ценностях и “Капитале”. – Полис. Политические исследования. 2020. №3. С. 126-143. //doi.org/10.17976/jpps/2020.03.09. Статья поступила в редакцию: 09.12.2019. Принята к публикации: 22.01.2020 Аннотация. В работе представлены результаты критического анализа статьи Г.Л. Тульчинского “Политический контекст наррации с Wert-терминологией К. Маркса: стоимость vs ценность” (Полис. Политические исследования. 2019. № 3). В ней весьма наглядно обнаруживается ряд характерных тенденций, возникших в отечественной политической науке на посткоммунистической стадии ее развития. Ключевой момент аргументации автора состоит в радикальном противопоставлении ценностной и стоимостной традиций анализа текста “Капитала” и экономической теории К. Маркса. Напротив, многие современные труды, посвященные экономике знания и интеллектуальному капиталу, свидетельствуют о тенденции к творческому, лишенному налета академического догматизма взаимодействию и взаимообогащению обеих аналитических парадигм. В этом плане, на наш взгляд, идеологизированная трактовка Тульчинским проблемы ценностей в марксизме на данный момент вряд ли способна преодолеть традиционные политэкономические и этические ее интерпретации, образцы которых приводятся в настоящей статье. Ключевые слова: политическая экономия, ценности, марксизм, австрийская школа, идеологические аберрации, интеллектуалы, академический дискурс. |
Polis. Political Studies. 2020. No. 3. P. 126-143 Я не менее здоров, хотя и не принимаю лекарства, которые укрепляют тебя. Филодем из Гадары Каждый выбирает для себя… Юрий Левитанский В своем “Словаре политической мысли” Роджер Скратон характеризует ценность как “идею, порождающую больше вопросов, чем ответов” [Scruton 2007: 718]. “В области экономической теории нормальным является - следовать Смиту, отличая потребительную ценность от цены, или меновой ценности. Смит пояснял это [различие] так: “Следует отметить, что слово ‘ценность’ имеет два различных значения и иногда обозначает полезность некого отдельного предмета, а иногда способность покупать другие товары, на владение которыми указывает данный предмет. Первое значение может быть обозначено как ‘ценность в употреблении’, второе как ‘ценность при обмене’”. Смит добавлял, что “вещи, которые имеют величайшую ценность в плане употребления, при обмене часто стоят мало или же вообще ничего не стоят. И наоборот…”. В общем плане термин “ценность” прикладывается ко всем объектам, которые представляются достойными человеческого стремления. Так, в экономической сфере ценность придается товарам; но в более широ- Полис. Политические исследования. 2020. № 3. C. 126-143 ком контексте она придается также идеалам, мотивам, чувствам, действиям. Принципиальный пункт в теории ценностей заключается в вопросе относительно объективности моральных ценностных суждений, т.е. суждений о том, что хорошо, справедливо или достойно” [ibidem]. Размышляя о природе ценностей, Скратон забыл упомянуть, что они по природе обладают огромным спекулятивным “потенциалом роста”, который постоянно проявляется практически во всех областях гуманитарного знания, ломая привычные стереотипы, порождая все новые теоретические гипотезы и провоцируя вопросы, на которые приходится искать ответы. ЯЗЫК МАРКСА В СТРУКТУРЕ ИДЕОЛОГИЧЕСКИХ АБЕРРАЦИЙЖивое доказательство справедливости философских констатаций Р. Скратона мы обнаруживаем в статье “Политический контекст наррации с Wert-терминологией К. Маркса: стоимость vs ценность” [Тульчинский 2019]. Ее автор – Григорий Львович Тульчинский – широко известен в научных кругах как выдающийся философ и культуролог, автор трактата “Тело свободы” и весьма содержательных работ, посвященных проблемам развития отечественного бизнеса и политической культуры [см., например: Эпштейн, Тульчинский 2006; Тульчинский 2006; 2014]. Настаивая на ценностной парадигме, якобы формирующей логику и терминологический аппарат “Капитала”, Тульчинский, сознательно или по каким-то иным причинам, не склонен ясно охарактеризовать собственную позицию относительно определения самого понятия “ценность”. В связи с такой “абсентеистской” позицией автора и во избежание дальнейших недоразумений, мы будем придерживаться в процессе анализа его работы тех разграничений, которые много лет назад были прекрасно сформулированы Ральфом Петтманом: “Полезно… различать верования, представляющие собой когнитивные предположения, которые мы делаем относительно того, что существует или не существует и что кажется более истинным или ложным…, от мнений, являющихся положительными или отрицательными чувствами, которые у нас имеются по отношению к отдельным верованиям, и от ценностей как таковых, существующих в качестве критериев, которые мы используем при решении того, чего желать, чему сопротивляться и что определять в качестве достойного и благого. Определяемые таким образом ценности включают в себя как разум, так и эмоции, мысли, наряду с чувствами” [Pettman 1981: 14]. Петтман при этом вполне в духе Скратона замечает: “разумеется, такая смесь является очень ‘человечной’”, но она нередко предельно обостряет теоретические дискуссии, поскольку “в практическом плане любой ценности могут придаваться различные, даже противоречащие друг другу интерпретации, ведущие к легитимации совершенно различных, даже противоречивых социальных и политических порядков: то, что является справедливым для одних, например, апология частной собственности, другим, кто выступает за ее отмену, может казаться несправедливым” [ibid.: 11]. Концепция Г.Л. Тульчинского выстроена весьма прямолинейно и основана на нескольких предельно простых тезисах: 1. Стоимостная парадигма, возобладавшая в переводах “Капитала” в советский период, полностью искажает язык Маркса-экономиста: “В русском языке ценность и стоимость – слова разнокоренные и отсылают к разным смысловым контекстам: быть ценным, полезным, что-то значить и – стоить, т.е. сводить все к цене, выражаемой в деньгах. В немецком языке это выражается словами der Wert и der Preis. Поэтому ‘стоимостная парадигма’ резко редуцирует богатство рыночных ценностных контекстов (курсив мой. – В.Г.). Если ‘меновая стоимость’ передает суть возможности количественной характеристики обмена товаров, то ‘потребительная стоимость’ по-русски выглядит чем-то вроде ‘круглого квадрата’ (курсив мой. – В.Г.) – не то прилагательное не к тому существительному. В европейских языках, которыми пользовался К. Маркс, ‘ценность’ – более широкая категория, содержание которой выражается не только в цене, а именно в широком контексте сути рыночных отношений – как важного проявления антропологической неполноты человека, принципиально нуждающегося в обмене (веществ, собственности, коммуникации)” [Тульчинский 2019: 178]. Вывод напрашивается сам собой – коль скоро Маркс “пользовался европейскими языками”1, то, следовательно, его научный язык автоматически должен вписываться в “концептуальное содержание Wert-терминологии” [там же]. 2. В первое десятилетие ХХ в. в России в условиях глубокого кризиса русского “революционного сознания” и стремления социалистов найти в марксистском учении предельно простые ответы на “проклятые вопросы” начинает пропагандироваться стоимостная парадигма, искажающая подлинного Маркса [там же: 177]. В итоге вслед за “лопатинским” стоимостным переводом первого тома “Капитала” (1872 г.) и ценностно-ориентированным его переводом 1898-1899 гг., осуществленным Е.А. Гурвич и Л.М. Заком под редакцией П.Б. Струве, “в 1907-1909 гг. был опубликован третий перевод, подготовленный И.И. Скворцовым-Степановым и В.А. Базаровым под редакцией А.А. Богданова, одобренный В.И. Ульяновым (Лениным), принимавшим участие в редактировании второго тома. Этот перевод был более полным, но он способствовал закреплению ‘стоимостной парадигмы’. В нем опять использовался ‘стоимостной’ перевод марксовой ‘Wert-терминологии’ (курсив мой. – В.Г.), который был закреплен впоследствии изданием Института марксизма-ленинизма. Во всех этих переводах термины der Wert (ценность, значение, стоимость, достоинство), das Wertding (ценная вещь), die Wertgegenständlichkeit (ценностная предметность) переводились на русский как ‘стоимость’” [там же]. 3. Переход бывших народников на позиции марксизма, предоставлявшего “экономически выраженные простые ответы на непростые вопросы, изложенные в лозунгах, очень понятных всем обездоленным”, сопровождался в области теории упрощающей стратегией “интерпретации марксовых концептов, радикально обеднивших смысловое содержание нарративов в общественной науке, образовании, средствах массовой информации” [там же]. Октябрьская революция 1917 г. и победа большевиков привели к тому, что “эта тенденция была фактически канонизирована в отечественной науке и системе образования советского времени” [там же] 4. Хотя Тульчинский признает, что сам Ленин, “отдававший предпочтение слову ‘стоимость’, не придавал этому вопросу ‘особенно существенного значения’” [там же: 180], получается, что именно легитимация будущим “вождем пролетарской революции” первоначальной версии Лопатина-Даниэльсона 1. Интересно узнать – к какой же категории Тульчинский относит русский язык, который Маркс, как известно, выучил настолько хорошо, что даже читал М.Е. Салтыкова-Щедрина в оригинале? в третьем переводе первого тома “Капитала” инициировала “российско-советский след” в марксологии [там же: 176], который в дальнейшем стал оказывать крайне негативное влияние не только на советский, но и на мировой экономический и идеологический дискурсы. Поскольку Тульчинский стремится выдвинуть проблему языка и терминологии на передний план, вероятно, полагая, что филологические доводы наилучшим образом обеспечат надежный фундамент для дальнейшего развития его аргументации, необходимо сразу отметить, что в этом отношении он совершенно прав. Филологическая сторона проблемы нередко может стать решающей в абстрактных теоретических спорах об истоках социальной философии и экономической теории Маркса. Еще в начале 1980-х годов Э.У. Гоулднер в работе “Два марксизма” совершенно справедливо отмечал: “Одним из важных аспектов серьезного понимания текстов является серьезное отношение к языку… Как теория марксизм – это, прежде всего, язык. Каковы бы ни были наши взгляды на марксизм как ‘науку’, или является он наукой или нет, марксистская теория выражена в языке и в системе коммуникации” [Gouldner 1980: 21-22]. Но для того, чтобы коммуникация стала прозрачной, разумеется, необходимо, прежде всего, понять, как наилучшим образом использовать ресурсы русского языка для адекватного перевода марксистских текстов. Открываем современный “Большой немецко-русский словарь”. Слово der Wert переводится как “стоимость, ценность, цена”. Стоимость, как мы видим, помещена на первое место [Большой… 1980: II, 590]. Один из главных языковых доводов Тульчинского заключается в том, что первый русский перевод “Капитала”, осуществленный в 1872 г. Г.А. Лопатиным и Н.Ф. Даниэльсоном, “был начат со второй главы, без учета принципиально важного фрагмента, в котором К. Марксом раскрывается двойственная природа товара – как der Gebrauchswert (ценность как полезность – качественная характеристика, не выразимая количественно) и der Tauschwert (меновая ценность, способность пропорционально обмениваться). Эти две принципиально различные стороны товара фигурировали в данном переводе, соответственно, как ‘потребительная’ и ‘меновая’ стоимости” [Тульчинский 2019: 176-177]. В “Большом” словаре, при переводе der Gebrauchswert, помимо фиксации общепринятого у экономистов перевода “потребительная стоимость”, встречается и следующая качественная характеристика, которая усиливает “потребительный” акцент – “добротность, прочность, носкость (товара)” [Большой… 1980: I, 519]. В данной акцентировке стоимость, цена и “ценность как полезность” легко могут сочетаться с любой иной палитрой терминологических характеристик, вполне соответствующих “двойственной природе товара”. Вот такой получается “круглый квадрат”… Зафиксированная в “Большом” словаре традиция перевода der Wert (= англ. the value) является общепринятой и постоянно отражается и в западных тематических словарях, написанных отнюдь не левыми радикалами или “советофилами”. Так, в одном из современных американских Marx dictionary можно прочесть следующее определение: “Стоимость – социальное отношение, связанное с тем фактом, что товары как продукты труда воплощают в себе определенное количество общественно необходимого рабочего времени, которое является составной частью общественного труда в целом.” Таким образом, стоимость не является приватным трудом отдельного индивида. В первом томе Капитала (1867 г.) Маркс утверждает, что сущностью стоимости является абстрактный труд, который является человеческим трудом, абстрагированным от его отдельной конкретной формы. Например, при изготовлении верхнего платья стоимость этого товара не представлена действительным количеством труда, затраченного отдельным индивидом на его создание. Напротив, стоимость верхнего платья является долей общественного труда, которая приписывается этому товару” [Fraser, Wilde 2011: 206]. Как мы видим, американские составители “марксистского словаря” Ян Фрейзер и Лоуренс Уайлд руководствуются в наше время той же логикой перевода, что и Ленин в начале ХХ в., и, по-видимому, как и он не придают своей интерпретации понятия the value “особенно существенного значения”. Русский язык, как и все развитые европейские языки, очень богат оттенками и многозначностью слов и выражений, которые нередко зависят от субъективных ценностных предпочтений. Если кто-либо с предубеждением относится к “рыночным ценностям”, для него придуманное Тульчинским словосочетание – “богатство рыночных ценностных контекстов” будет иметь совсем иной смысл по сравнению с восприятием убежденного сторонника так называемого свободного рынка. Должно ли, например, метафорическое выражение “цена человека” обязательно быть связано с представлением о работорговле, кандалах и хлопковых плантациях и т.п., где “ценность сведена к цене, выражаемой в деньгах”? Приведем пример из рассказа маршала А.Е. Голованова о маршале К.К. Рокоссовском, опубликованного Ф.И. Чуевым в книге “Солдаты империи”: “А.Е. Голованов пишет: ‘Сколь велика была его известность у противника, можно судить по следующему эпизоду… Рокоссовский прибыл под Сухиничи, и ему не пришлось организовывать боя за них, так как противник, узнав об этом, немедленно оставил город без сопротивления…’. Это тоже цена полководца” [Чуев 1998: 338-339]. Иными словами, в русском языке, как и в других языках, зафиксировано все многообразие ценностно окрашенных суждений. Когда речь идет о моральной или эстетической оценке отдельных личностей, политических или культурных феноменов, подчас возникают контексты, в структуре которых термин “цена” многократно усиливает восприятие их “ценности”. На наш взгляд, Ян Ассман, характеризуя историческую роль монотеистических религий, возникших в период “осевого времени” (К. Ясперс), далеко не случайно назвал свою книгу “Цена монотеизма”, прежде всего для того, чтобы лишний раз подчеркнуть следующий главный тезис своей работы: “На определенной стадии развития древней истории… имел место сдвиг, оказавший гораздо большее воздействие на мир, в котором мы сегодня живем, чем любой политический переворот” [Assmann 2010: 1]. В других же контекстах термин “ценность” вообще может выглядеть совершенно неуместным из-за неопределенного или крайне абстрактного значения. Возможно ли использовать понятие “ценность” в переводе следующего полемического рассуждения М. Фуко: “Выражение Маркса здесь вполне уместно: человек производит человека. Как это следует понимать? ... Что касается слова ‘производить’, то я не согласен с теми, кто станет утверждать, что такое производство человека человеком происходит подобно производству стоимости (курсив мой. – В.Г.), производству богатства или любого экономически полезного предмета. Это – разрушение того, чем мы являемся, и создание совершенно другой вещи” [цит. по: MacDonald 2006: 103]? Если, по Тульчинскому, в языке Маркса слово der Wert следует переводить на русский язык исключительно как “ценность”, тогда ему необходимо предварительно объяснить, существует ли в экономической теории такое понятие как “закон ценности” и как он реализуется на практике? Во всяком случае, статистический анализ современных научных текстов показывает, что многие историки политической экономии, во избежание словесной невнятицы и логических противоречий, предпочитают, как это делали в начале ХХ в. Богданов и Ленин, в таких случаях интерпретировать идеи Маркса в рамках стоимостной парадигмы. “Марксистская теория, – отмечает Дж. Маккарти в работе “Маркс и древние”, – составлена из этического и метаэтического компонентов в соответствии с методом, который весьма близок к этической и политической теории Аристотеля… Историческая и диалектическая критика метаэтики показывает, почему социальная система, построенная на законе стоимости и абстрактного труда, а также противоречиях между потребительной стоимостью и меновой стоимостью, возможно, не может реализовать идеалы классической этики и социальной справедливости” [McCarthy 1990: 15-16; см. также: McCarthy 1988: 65-66; ср.: Cutler et al. 1977: 3-4, 11-37]. Та же самая парадигма обычно применяется и для анализа марксовой теории прибавочной стоимости. Например, в другой своей работе, посвященной методологическим основаниям политической экономии, Маккарти специально подчеркивает: “Отношение между теорией стоимости Маркса (общественно необходимый абстрактный труд) и экономическим кризисом вращается вокруг различия между уровнем прибавочной стоимости и уровнем дохода” [McCarthy 1988: 130]. Разумеется, никому не возбраняется заменять стоимость на ценность и в приведенных выше научных текстах, но тогда, на наш взгляд, очень легко получить в итоге двух Марксов вместо одного. Можно до бесконечности цитировать различные западные тексты с трактовками концепта стоимости в “Капитале”, которые по своему характеру полностью исключают догматизированную “ценностную гипотезу” в любой ее форме. Приведем только одну из них, наглядно свидетельствующую о том, что и ранние стоимостные подходы в советской литературе, и более поздние аналогичные западные интерпретации вписываются в весьма долговременную традицию и уже поэтому никак не могут противопоставляться друг другу. Тем более, что Тульчинский, кроме убежденности в собственной правоте и язвительных инвектив в адрес реальных и потенциальных оппонентов, фактически не приводит, на наш взгляд, никаких серьезных доказательств относительно научных и общефилософских (включая этические) преимуществ ценностного подхода. “Ценностные интерпретации ‘трудовой теории стоимости’, – отмечает Р. Марсден, – обычно основаны на неуловимости ‘ценности’ и проблематичном отношении между ее субстанцией и формой. Ее интерпретация в реалистическом плане делает ее вразумительной. Сущность стоимости заключается в отношении между людьми, выраженном в виде абстрактного труда. Формой стоимости является отношение между товарами, выражаемое как меновая стоимость или цена. Истолкованный подобным образом абстрактный труд не является причиной стоимости, как это предполагается в ‘трудовой теории стоимости’. Скорее, абстрактный труд и (меновая) стоимость являются сторонами одних и тех же социальных отношений, субстанции и формы, внутреннего и внешнего точно так же, как внутренне соотносятся друг с другом абстрактные труд/принуждение, гражданское общество/государство” [Marsden 1999: 121]. О чем же свидетельствуют филологические доводы Тульчинского, и какие предварительные выводы можно сделать в отношении обозначенных выше основных элементов его концепции? На наш взгляд, отдающая легкой конспирологией аргументация автора содержит серьезные лакуны и вряд ли может выдержать столкновение с реальными фактами. Выстраиваемый Тульчинским прямолинейный хронологический ряд, виртуально обозначающий утверждение в России господства стоимостной парадигмы, от кризиса “революционного сознания” начала ХХ в. до победы большевиков в 1917 г., – очередная идеологическая аберрация, облеченная на этот раз в “темпоральные одежды”. Апелляция к филологии лишь усиливает смутность логики статьи и никак не может помочь ее автору справиться с очевидными противоречиями исторического и теоретического характера. ОБ ИСТОРИЧЕСКИХ АСПЕКТАХ ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ ПОЛЕМИКИ: БЁМ-БАВЕРК И АВСТРИЙСКАЯ ШКОЛА ПРОТИВ “КАПИТАЛА”Обратимся немного к истории. В том же самом 1909 г., когда была завершена публикация одобренного Лениным стоимостного перевода первого тома “Капитала” под редакцией А.А. Богданова, был также опубликован перевод книги О. Бём-Баверка “Теория эксплуатации”, содержащей критику экономической теории Маркса с ценностно-ориентированных позиций австрийской (венской) школы [см.: Бём-Баверк 2002: 212-258]. Ее редактор М.И. Туган-Барановский еще в 1890 г. входил в созданный П.Б. Струве студенческий марксистский кружок и мог вполне разделять принципы перевода “ценностной” версии “Капитала”, опубликованной в 1898-1899 гг. под редакцией последнего. Хорошо известен отзыв Туган-Барановского о Ленине как о “ничтожном экономисте”, который “не знает ни Кенэ, ни даже Листа. Он не прочитал ни Менгера, ни Бём-Баверка, ни одной книги критиковавших теорию трудовой стоимости, разрабатывавших теорию предельной полезности. Он сознательно отвертывался от них, боясь, что они просверлят дыру в теории Маркса” [В.И. Ленин: pro et contra… 2017: 59]. Вместе с тем, в нашем распоряжении нет конкретных полемических фактов, свидетельствующих о том, что Туган-Барановский и Струве рассматривали стоимостную терминологию перевода “Капитала”, выполненного под редакцией А.А. Богданова, как надуманную и несовместимую с языком Маркса. Таким образом, речь может идти, на наш взгляд, о возникновении в России двух различных вариантов интерпретации экономических текстов Маркса, которые в основных чертах воспроизводили весьма давние западноевропейские теоретические дискуссии между сторонниками различных версий языка политэкономии, продолжающиеся вплоть до наших дней. Эти дискуссии имели место и в постреволюционной Советской России. Например, в 1923 г., т.е. еще при жизни Ленина, когда, с точки зрения Тульчинского, “‘ценностная’ трактовка была фактически изъята из научного обихода советского марксизма-ленинизма” [Тульчинский 2019: 178], в Москве в переводе Е. Пашуканиса была опубликована работа Рудольфа Гильфердинга – ведущего экономиста германской социал-демократии, направленная против Бём-Баверка [Гильфердинг 1923]. Примечательно, что данном случае имел место своеобразный парадокс: книга Гильфердинга, убежденного противника как большевиков и Ленина, так и “ценностной теории” Бём-Баверка, была переведена Пашуканисом с использованием терминологии австрийской школы. Это обстоятельство ослабляло пафос критики и одновременно придавало тексту несколько фантасмагорический оттенок: критические аргументы проступали сквозь оболочку терминов, совершенно чуждых самому Гильфердингу. Таким образом, можно считать, что споры вокруг различных вариантов интерпретации терминологии “Капитала”, появившиеся в имперской России в начале ХХ в., благополучно продолжались в СССР, по крайней мере, до тех пор, пока Сталин не решил “послать НЭП к чертовой матери”. Дискуссия развивалась в университетах Западной Европы и США, которым не нужно было ждать указаний Коминтерна, чтобы затем вновь ожить в СССР в эпоху “оттепели” в том числе и для того, чтобы, наконец, в посткоммунистический период ценностная парадигма вновь смогла заявить о своих правах и попытаться восстановить прежде имевшееся равновесие. Но не одержать победу! Последняя существует только в воображении Тульчинского, а на самом деле число сторонников этой парадигмы на Западе и, тем более, в России вряд ли превосходит количество ее принципиальных оппонентов. Упомянутые выше имена Карла Менгера и Ойгена Бём-Баверка сами по себе сигнализируют о том, что в аргументации Тульчинского имеется крайне серьезный концептуальный изъян, существование которого ставит под вопрос все его сверхпростые гипотезы. Проблема состоит в том, что пресловутая Wert-терминология, которую автор считает естественной, на самом деле носит довольно искусственный характер и имеет вполне определенный источник происхождения. В этом плане в статье Тульчинского существует “пробел”, который предельно затуманивает его рассуждения о преимуществах ценностной трактовки политэкономии Маркса. В статье нет ни одного слова о формировании и истоках ценностной парадигмы в западной экономической теории на рубеже XIX-XX вв. В позитивной форме она возникла как результат критики “Капитала” Бём-Баверком, виднейшим представителем австрийской экономической школы, которого Йозеф Шумпетер называет “буржуазным Марксом” [Шумпетер 2004: 1115]. “В немецкой экономической теории начала девятнадцатого века, – отмечает Кейт Трайб, переводчик и редактор новейшего английского издания “Хозяйства и общества” Макса Вебера, – ‘ценность’ была в сущности субъективным понятием: то, в чем существовала потребность и что было необходимо приобрести, имело ценность. В англоязычной политэкономии ‘ценность’ была центральным понятием, но не субъективным концептом. Более того, политэкономия опиралась на утилитаризм, но это не обозначалось ясно до тех пор, пока Джевонз в 1862 г. не представил в эксплицитной форме оценку предельной полезности, выражаемой в терминах удовольствия и страдания” [Weber 2019: 463]. В дальнейшем “фон Визер открыто связал Менгера с Джевонзом как представителей ‘современной теории’, имеющей общий отправной пункт в предельной полезности, и в данном качестве выставил их обоих как противников ‘классической теории’” [ibidem; ср.: Westerman 2019: 107, 148]. Ученик К. Менгера О. Бём-Баверк, критикуя Маркса и разрабатывая концепцию субъективной ценности и предельной полезности, следовал в этом плане уже сложившейся традиции буржуазной политэкономии. В начале ХХ в. критические идеи австрийского экономиста стали общим местом в экономической науке: одни теоретики к нему присоединились и стали заменять стоимость на ценность, другие, такие как Гильфердинг, остались верны сто- имостной парадигме. В начале советского периода инерция споров начала века также отразилась в переводной литературе, в частности, в переводе Пашуканисом критической работы Гильфердинга, направленной против Бём-Баверка. Таким образом, терминологические разногласия в различных версиях русского перевода “Капитала” определялись не “резиньяцией” сознания в русском революционном движении, как полагает Тульчинский, а идеологическими разногласиями, сопровождавшимися размежеванием академических приоритетов: если Струве, Туган-Барановский и другие сторонники “ценностной парадигмы” ориентировались на классическую английскую политэкономию и австрийскую школу К. Менгера и О. Бём-Баверка, то Скворцов-Степанов, Богданов и Ленин, вероятно, полагали, что переводят Маркса на “аутентичный” его мысли русский язык. Но истоки связанных с ценностной парадигмой противоречий в исторической плоскости лежат еще глубже. Так, комментируя вопрос о современном понимании аристотелевской антропологической этики, немецкий антиковед и социальный философ К. фон Фриц счел необходимым подробно оценить исторические истоки споров вокруг проблемы ценностей в эпоху модерна. “Проблема возникла в середине XIX в., когда философ Людвиг Фейербах в своей книге Das Wesen des Christentums (Сущность христианства) и своих лекциях Das Wesen der Religion (Сущность религии) стал подрывать веру в реальность Бога среди быстро возрастающего количества образованных людей. Он пытался доказать, что вера в Бога является иллюзией: это результат бессознательного желания гарантировать стабильность социального порядка и мира в целом. Как следствие этого стремительно распространявшегося неверия вопрос о том, что может заменить веру в Бога, стал настоятельным, поскольку образованные неверующие люди боялись того, что, если их собственная внутренняя предрасположенность ума распространится на низшие классы, последние могут впасть в полную моральную анархию. Первым результатом данного последовательного поиска замены веры в Бога как основы и опоры этики и морали была так называемая Wertphilosophie (философия ценностей), развиваемая немецкими философами Германом Лотце и Генрихом Риккертом. Их основополагающий тезис заключался в том, что ценности gelten (имеют силу), но они не существуют (sind nicht). Они постулировали то, что может на первый взгляд показаться, скорее, странным тезисом, исходя из различия двух видов законов, фундаментально отличающихся друг от друга: природных законов и моральных законов… Однако возникшая путаница вела также и в совершенно ином направлении. Макс Вебер в студенческие годы был глубоко впечатлен учениями Германа Лотце и Генриха Риккерта и на протяжении всей своей жизни продолжал взирать на них с глубоким благоговением. Но позднее, став академическим преподавателем, он обнаружил, что столкнулся с совсем иной проблемой. Он выяснил, что многие из его академических коллег примыкали к самым различным видам идеологии: консервативной, либеральной, националистической, социалистической и др., но любой из них верил, что он способен доказать ‘научно’ истинность его собственной идеологии. Такая претензия казалась Веберу необоснованной. Изучая приводимые доказательства, он пришел к выводу о том, что невозможно ‘научно’ доказать правильность идеологии… Наиболее важное изменение, происшедшее в развитии теории Макса Вебера, состояло в замене идеологий более общим понятием ‘ценностей’ и сопутствующим требованием ‘науки свободной от ценностей’. Die wertfreie Wissenschaft стала господствующим лозунгом, который все еще практически везде является общепринятым. И все же, при всем уважении к интеллектуальному гению и моральной честности Макса Вебера, в его столь приводящей в восторг теории существует определенная слабость… Ясно, что расширение требования, чтобы наука сохраняла свободу от влияния идеологий, до требования быть свободной от ‘ценностей’ отворяет дверь как раз тому, с чем Макс Вебер стремился бороться изо всех сил. Если существует свободный выбор между конфликтующими ценностями, каждая из которых претендует на верховенство, возникает опасность того, что данная свобода выбора не будет пребывать в границах уже универсально признанных ‘ценностей’, но будет также инкорпорирована в свободу определять или позиционировать то, что считается ‘ценностью’. Именно это и произошло. Требование возвысилось до того, что теперь желательно и необходимо ‘создавать’ ценности не в смысле фактической реализации того, что уже было признано ценностью в теории, но в смысле установления новых критериев относительно того, что должно или не должно рассматриваться как ценность. С введением этого требования все объективные пределы были отменены” [Fritz 1984: 69, 71, 72-73; ср.: Turner, Factor 1984: 35-36]. Критика Маркса Бём-Баверком – типичный пример воздействия обозначенной К. фон Фрицем тенденции, которая способствовала в дальнейшем реидеологизации языка политэкономии на основе весьма субъективного использования одной из многочисленных версий интерпретации ценностей. От многих суждений Тульчинского веет традиционной “философией ценностей”, которая воспроизводится и в аргументации теоретиков австрийской школы, ставших (далеко не всегда целенаправленно) в области экономической теории верными адептами Лотце и Риккерта [cр.: Social Costs… 2006: 31, 166-168]. Ряд пассажей статьи невольно создают впечатление того, что вместо тщательного анализа конкретных исторических свидетельств причин преобладания стоимостной парадигмы в переводах и интерпретациях “Капитала” в России, ее автор изначально стремится излишне политизировать данную проблему. Об этом свидетельствует не только сверхполитизированное введение, но практически все содержание его работы. В ряде своих рассуждений Тульчинский выглядит иногда гораздо более политизированным и “идеологизированным”, чем российские леворадикальные интеллектуалы начала ХХ в. и даже “работники идеологического фронта” не столь уж отдаленных от нас советских времен. К ПРОБЛЕМЕ ЦЕННОСТЕЙ В СОВРЕМЕННОЙ МАРКСОЛОГИИБросается в глаза, что переводы тех западных работ, которые не вписываются в концепцию Тульчинского, не фигурируют в ссылках и списке литературы его статьи. Так случилось, например, с книгой А. Горца “Нематериальное. Знание, стоимость и капитал”, опубликованной издательством ВШЭ. В предисловии к этой работе М. Маяцкий вполне прозрачно обозначает свою позицию сторонника стоимостной парадигмы, одновременно отдавая должное ее автору и дистанцируясь от его научной позиции: “Когда автор пишет, что стоимость товара зависит отнюдь не только от его объективных достоинств, но и от его маркетинга, раскрутки и т.п., хочется сначала снисходительно улыбнуться над пожилым социологом, едва поспевающим за уже не железным, а нематериальным конем современности. А потом хочется пригорюниться над своим уделом и даже всплакнуть над горькой долей более молодого поколения, которое не только воспринимает это положение дел как нормальное, но уже и не подозревает, что когда-то могло (или еще может?) быть иначе” [Маяцкий 2010: 8-9]. Совершенно очевидно, что переводчики и ученые, работающие с автором статьи в одном и том же учреждении, не склонны прислушиваться к его резким инвективам и социологическим пророчествам. Но, понятно, со своими коллегами по ВШЭ нашему автору спорить не совсем удобно. Тульчинский не касается проблемы теории прибавочной стоимости и не задается вопросом, возможно ли в рамках ценностно-ориентированной трактовки “Капитала” рассуждать о “прибавочной ценности”. Это представляется странным, но возможно, имеет свои объяснения. Во всяком случае, экономисты и политические теоретики, не придерживающиеся ценностной парадигмы, и в наши дни продолжают, нередко в полемической форме, анализировать известный тезис Ф. Энгельса о прибавочной стоимости как об одном из главных открытий Маркса [см., например: Elliott 2008: 3-4]. Так, широко известная книга Даниэля Бенсаида с характерным названием “Маркс для нашего времени: приключения и злоключения критики”, отсутствующая в списке литературы Тульчинского, наглядно демонстрирует остроту и характерные особенности критического направления в современной марксологии: “После всех бедствий, накопившихся в двадцатом веке, среди тревожного молчания лучшего будущего, которое перестало резонировать, было бы очень заманчиво вернуться от ‘научного социализма’ к ‘утопическому социализму’, избавиться от догматических иллюзий первого только для того, чтобы поддаться старческим, истощенным химерам второго, даже не оправдывая наивности или энтузиазма их первоначального élan (мощного порыва. – В.Г.). Но, согласно мнению Деррида, снова и снова возникает один существенный вопрос, всегда сохраняющий актуальность: не коммунизм, а именно капитал и формирование прибавочной стоимости в ее новых формах. Очевидно, что капитал не действует теми же способами, которыми он оперировал в девятнадцатом веке (только идиот может игнорировать этот факт), и все же он сохраняет действенность. Увидеть, чем он становится в наши дни, избегать его фантасмагорий, ответить на его загадочные вопросы – все это остается делом Маркса и коммунизма” [Bensaïd 2009: XI; ср.: Keucheyan 2013]. На наш взгляд, превосходный и предельно краткий комментарий к рассуждениям обоих французских философов, был дан Грегори Эллиоттом в уже цитируемой выше книге “Цели в пределах видимости: Маркс, Фукуяма, Хобсбаум, Андерсон”: “…Наделенный уникальным даром предвидения в отношении капитализма, Маркс, и это мнение в некотором плане разделяют все без исключения, весьма странно ошибался относительно коммунизма. Еслипервый – это реальность, то когда же наступает последний? Одно-единственное послание, которое безошибочно проступает в тексте, заключается в следующем: коммунизм является неотъемлемым свойством капитализма… Стремление отстаивать современность Коммунистического Манифеста путем его переформулирования как не-манифеста без коммунизма может рассматриваться как первый пример, содержащий слабое или, если угодно, неискреннее порицание” [Elliott 2008: 1-2]. Следует отметить, что такого рода эвристические оценки современного потенциала марксизма имеют универсальный характер, они легко меняют идеологические векторы и аналогичным образом могут использоваться в целях либеральной апологетики. В эпоху “бархатных революций” и в более поздний период они, например, нередко применялись политическими теоретиками для реабилитации перманентных исторических неудач европейского либерализма и обоснования новой концепции “демократического либерализма”. “Либерализм, – утверждает Т. Рокмор, – фактически не встречает противодействия как единственная политическая модель в промышленно развитом мире и, за некоторыми исключениями, как единая модель для мира в целом… Однако, несмотря на то, что в течение долгого времени он, скорее всего, не встретит реального сопротивления, его перспективы практического успеха очевидно не более вероятны, чем раньше. Не следует забывать, что его вполне осознаваемая неспособность реализовать свои социальные обещания была главной причиной появления марксизма как предполагаемой альтернативы” [Rockmore 2005: 51-52]. Возвращаясь к чисто терминологическим аспектам трактовки Д. Бенсаидом и Ж. Деррида марксовой концепции капитала и формирования прибавочной стоимости, следует отметить, что еще в 1960-е годы практически такой же логикой руководствовались и французские философы и экономисты – авторы знаменитого двухтомного труда “Читаем Капитал” (“Lire le Capitale”). Например, анализ обширного предисловия “От ‘Капитала’ к философии Маркса”, написанного Луи Альтюссером, весьма отчетливо свидетельствует о том, насколько далека мысль французского марксиста от ценностной парадигмы Бём-Баверка. Например, даже само слово la valeur, которое филологи-романисты обычно переводят так же, как и их коллеги-германисты, а именно – “стоимость, цена, ценность” [Французско-русский словарь 1971: 865], появляется у Альтюссера только в общих контекстах, например, когда речь идет о необходимости использовать существующие, имеющие большую ценность труды по истории и эпистемологии (prendre appui sur les travaux de valeur) для изучения специфических особенностей марксистской теории [Althusser, Rancière, Macherey 1966: 53; ср.: Althusser, Balibar, Establet 1966: 10-11]. В небольшом параграфе “Анализ стоимости”, которым завершается первый том, его автор Пьер Машрей строго придерживается именно классической “стоимостной” трактовки понятия la valeur: “Исходным пунктом, или предметом анализа является теперь отношение обмена, отношение равенства между двумя товарами. Нет никакой необходимости принимать во внимание денежную форму для определения стоимости; эта форма является развитой формой… в то время как обмен является элементарной формой” [Althusser, Rancière, Macherey 1966: 239; см. также: 242]. Автор в дальнейшем строго следует логике Маркса, подробно останавливаясь на экономической концепции Аристотеля, сумевшего “привести денежную форму товара обратно к элементарной форме отношения обмена” [ibid.: 239]. Полемики с такими “знаковыми” мыслителями как Жак Деррида и Луи Альтюссер, равно как и с Андре Горцем и его российскими комментаторами из московского отделения ВШЭ, Тульчинский, по-видимому, избегает. Вероятно, по этой причине все они напрочь выпадают из сферы его внимания. Остаются преимущественно “недалекие” советские экономисты и уже совсем далекие русские интеллектуальные левые радикалы, в том числе и первые переводчики “Капитала”. Именно поэтому следует еще раз подчеркнуть, что защита классической концепции стоимости, история которой насчитывает не одно столетие, вовсе не препятствует ее философским и общесоциологическим “ценностным” трактовкам, как полагает Тульчинский. Напротив, современные труды, посвященные экономике знания и интеллектуальному капиталу, свидетельствуют о тенденции к творческому, лишенному налета академического догматизма взаимодействию и взаимообогащению обеих традиций [см.: Intellectual Capital… 2005; Organisational Capital… 2009; Bounfour 2011]. В свое время, характеризуя природу ценностей, Джозеф Раз справедливо отмечал: “Понятие ‘быть ценным самим по себе’ является понятием философским. Оно возникло для обозначения ценностной категории, существование которой устанавливается самой природой ценности. Например, если что-либо представляет собой ценность вообще, тогда [это] нечто является ценным само по себе. Мы воспринимаем это понятие, если мы осознаем его роль по отношению к другим существенным ценностным концептам” [Raz 2001: 144]. Такое использование понятия “ценность”, которое Раз называет “инфляционным”, вполне оправдано с философской и этической точек зрения только в том случае, если ценность соотносится с благом, а вещи, имеющие ценность, могут считаться благими вещами [ibidem]. Разумеется, соотносить те или иные вещи с благом может только сам мыслящий субъект. Как подчеркивал в свое время П. Козловски в работе “Принципы этической экономии”: “Альтернативные возможности использования некоторого блага не являются данными, а зависят от способностей пользователя их употребить, от его способности к восприятию и переживанию, от формирования его восприимчивости к материальным ценностным качествам. Экономическая ценность не является независимой от эстетической, этической и культурной ценности блага” [Козловски 1999: 117]. Выше уже не раз отмечалось, что, если “рыночные ценности” кем-либо благими не считаются, но существует потребность их изучать, они могут называться с помощью других терминов и понятий, позволяющих анализировать соответствующие процессы, не выставляя постоянно напоказ ценностно окрашенные этические предпочтения исследователя. Именно так, вероятно, рассуждал Маркс, анализируя как экономист природу товарного производства, рынка и капитала. Когда у него возникала необходимость обозначить в рамках экономического анализа свою этическую позицию, он мог это делать, например, путем критических замечаний в адрес своих оппонентов. Так, “Маркс рассматривал Смита как одного из великих представителей политической экономии из-за его анализа реальных отношений в обществе, таких как товар, разделение труда, стоимость и капитал. Тем не менее, он не соглашался со Смитом по многим вопросам… и, помимо всего прочего, критиковал его за то, что тот рассматривает общество в чисто коммерческих терминах и тем самым принижает человеческих существ исключительно до уровня торговцев, втянутых в процесс обмена и торговли в качестве обладателей частной собственности. Для Маркса это был чистый случай того, как экономическая теория описывает людей в отчужденной форме” [Fraser, Wilde 2011: 191]. Тульчинский, безусловно, позиционирует себя как сторонник современной рыночной экономики, оплодотворенной новыми технологиями и блокчейном. Довольно забавной на этом фоне выглядит его попытка использовать марксистский проект коммунистического будущего в качестве дополнительно- го аргумента в пользу ценностной парадигмы. “…Согласно марксовой картине коммунистического будущего, – утверждает наш автор в завершении своей работы, – стоимость (меновая ценность) должна уступить место тому, мерой чего она является – общественному труду. Поскольку в будущем обществе будет устранена der Tauschwert, и люди будут производить не товары, не меновые ценности, а продукты потребления, потребительные ценности. При этом мерой качества бытия станет свободное время, заполненное die Sebstbetätigung – деятельностью, всесторонне развивающей личность и приносящей радость полноты бытия… Картина выглядит не столь утопической в контексте некоторых обстоятельств цифровизации и роботизации. Речь идет о радикальном изменении рынка труда, ликвидации огромного количества массовых профессий от водителей и бухгалтеров до юристов, перспективы гарантированного содержания больших групп населения” [Тульчинский 2019: 182]. Трудно судить, по каким причинам автор готов пойти на некоторые теоретические уступки в плане “синтеза” стоимости с меновой ценностью. В любом случае эйфорический финал его статьи, переходящий в утопическое пророчество, возвещающее будущий синтез идей Карла Маркса и Адама Смита [там же], может рассматриваться как частный случай демонстрации собственных ценностных убеждений, которые можно разделять или не разделять. Но они ни на шаг не продвигают вперед решение проблемы – какая именно парадигма является преобладающей в классическом марксизме. На наш взгляд, для ее решения нет никакой необходимости снова, как рекомендует наш автор, “внимательно перечитывать не только К. Маркса, но и обе книги А. Смита о природе богатства и о природе нравственности” [там же]. Тем более, адресуя это тем ученым, которые привыкли поступать так всегда. ЗАКЛЮЧЕНИЕИсходный момент, определивший выбор работы российского ученого и необходимость ее критического анализа, заключался в том, что в ней весьма наглядно обнаруживается ряд тенденций, характерных для отечественной политической науки на современной стадии ее развития. Эти тенденции постоянно воспроизводятся, начиная с того момента, когда разрыв с идеологическим догматизмом советского периода и стремление как можно быстрее инкорпорироваться в мировые научные и философские дискурсы создали принципиально новую ситуацию, доминирующей чертой которой является своеобразная парадигма постоянного поиска новых референтных групп и полей. Ей свойственны хаотичность и отсутствие каких-либо ясно выраженных закономерностей, оказывающих воздействие на субъективный выбор тех или иных исследователей. Данная парадигма формировалась в условиях “дикого рынка”, оголтелой пропаганды “новых либеральных ценностей”, беспрецедентного кризиса социальной политики и системы образования. Университеты и академические структуры, лишившись традиционной государственной поддержки, были переведены в “режим выживания”, планирование научных исследований в гуманитарной сфере практически исчезло, а ученые, обретя долгожданную свободу научного выбора, оказались предоставленными самим себе. Перспективы формирования стабильных научных школ в российской политологии остаются на данный момент весьма неопределенными, и в этом плане интеллектуальные споры на страницах ведущих журналов являются чуть ли не единственной опорой, дающей надежду на то, что в рамках постоянной творческой дискуссии будут постепенно формироваться новые подходы и парадигмы. По нашему глубокому убеждению, их возникновение невозможно в рамках постмодернистской шкалы ценностей. Главный ее признак – пренебрежительное отношение к исторической традиции, составляющей основу современного гуманитарного знания, и чисто нигилистическое восприятие преемственности дискуссий прошлого с современными научными спорами, которые не могут произвольно и безответственно выходить за пределы веками складывающихся правил. В университетской среде одним из ключевых принципов интеллектуальной ответственности обычно считается академическая честность. Определить ее принципы непросто. Свидетельством этому является “ценное признание” Трейси Бретаг, главного редактора большого международного учебника – Handbook of Academic Integrity (объем более 1 000 страниц), в создании которого приняли участие сотни ученых: “Кто бы мог себе представить, что при попытке определить и понять значение академической честности потребовался вклад 17 авторов, представивших в соответствующем ракурсе положение дел в 39 различных странах? Академическая честность является настолько многообразным предметом, что авторы со всего мира стали сообщать различные исторические трактовки, ведущие к множеству ее интерпретаций как понятия, и к широкому спектру подходов, распространенных в их собственном окружении” [Handbook… 2016: VII, 3]. Сложный характер дискуссий на эту тему в англоязычных странах связан и c тем немаловажным обстоятельством, что сам термин integrity применительно к сфере высшего образования всегда опосредован многообразными, нередко крайне противоречивыми представлениями об этой сфере культурной деятельности как некой целостности, в основе которой лежат принципы академической свободы и автономии, а также неотъемлемых, гарантированных в законодательном порядке, прав ученых на честный и свободный поиск истины. Свобода выбора предполагает самостоятельность ученых в утверждении собственной позиции без всякой оглядки на чужие авторитеты или советы. Как справедливо отмечал в свое время Дэвид Готье: “Если дающий советы является определенно невежественным в вопросах, о которых он рассуждает, тогда мы не можем ожидать, что нам поможет то, что он говорит. Скорее, нас будут сбивать с пути или просто нам мешать. Некомпетентность наставника или попечителя приводит к тому, что его рекомендация неспособна выполнять свою практическую функцию… Если я считаюсь только с моими собственными желаниями в отношении того, что я должен делать, нет никакой причины считать, почему другое лицо должно соглашаться с моим практическим суждением” [Gauthier 1963: 67, 117]. В итоге академическая integrity может рассматриваться как совокупность индивидуальных мнений и устремлений ученых, стремящихся к честной дискуссии, гарантированной структурой академических правил, опирающихся на сложившиеся традиции, а также рациональной образовательной политикой, субъектами которой являются как университеты и академические центры, так и государственные институты и ведомства. Нет никаких причин считать, что перечисленные выше принципы являются исключительным достоянием англо-саксонской цивилизации. Сегодня они, конечно, приобретают универсальный характер. Доказательством данного тезиса является приведенный выше пример активного участия ученых со всех континентов в создании современного международного учебника. В послево- енный период эти принципы выдержали проверку в самые трудные периоды кризиса 1960-1970-х годов, потрясшего до основания университетские системы в Западной Европе и США. Своеобразной реакцией на кризис стало взрывное распространение иллюзий и проектов, породивших огромную дискуссию о природе утопического сознания. Посткоммунистический утопизм и постмодернистские импульсы, инициированные идеологической одержимостью новых элит и “медиакратических интеллектуалов” неолиберальными проектами, равно как и современный философский уровень анализа этих проблем, конечно, даже отдаленно не может сравниться с послевоенными творческими спорами на Западе. Но между ними, несомненно, существует преемственность, свидетельствующая о том, что утопизм по-прежнему является сильным соперником и его влияние на академический дискурс нельзя недооценивать. Ведь “Утопия – это амбивалентность, пересекающая любой порядок, любой институт, любую рациональность – даже ‘революционную’ ее разновидность – любую позитивность, каковой бы она ни была” [The Uncollected… 2001: 59]. Ценностный прозелитизм Г.Л. Тульчинского можно вполне рассматривать и в этом ключе. Конечно, было бы не совсем корректным всегда и везде списывать на постмодернизм и современный утопизм стремление современных ученых к “абсолютной свободе мышления”. Эти явления также уходят корнями в тысячелетнюю традицию. Как отмечал в свое время Э. Бикерман: “При языческой религии каждый мог создавать пантеон по своему усмотрению… Ничто в греческих обычаях не препятствовало какому-либо лицу провозгласить себя богом. Трудность была лишь в том, чтобы найти верующих” [Бикерман 1985: 237-238]. Когда знакомишься со статьей, ставшей предметом нашего анализа, порой возникает ощущение, что к нам вернулось язычество в его эллинистической декадентской форме. Ничего плохого, разумеется, в этом нет. Посткоммунистическое состояние науки предполагает зачастую крайне причудливое сочетание научных прозрений, прогрессистских идей и утопических иллюзий и чем-то напоминает свободный эллинистический полет мысли. Безусловно, никому не возбраняется усиливать научный анализ ценностно окрашенными постулатами с расчетом, что они найдут отклик у тех ученых, которые будут готовы в них уверовать. “Каждый выбирает для себя…” |
DOI: 10.17976/jpps/2020.03.09 ONCE MORE ABOUT VALUES AND “CAPITAL”V.A. Gutorov1 Saint Petersburg State University. Saint Petersburg, Russia GUTOROV, Vladimir Aleksandrovich, Dr. Sci. (Phil.), Professor, Head of Department of Theory and Philosophy of Politics, Faculty of Political Science, Saint Petersburg State University, email: gut-50@mail.ru Gutorov V.A. Once More about Values and “Capital”. – Polis. Political Studies. 2020. No. 3. P. 126-143. (In Russ.) //doi.org/10.17976/jpps/2020.03.09 Received: 09.12.2019. Accepted: 22.01.2020 Abstract. The work presents the results of a critical analysis of G.L. Tulchinskii’s article Political Context of Narration with Karl Marx’s Wert-terminology: Cost vs Value (Polis. Political Studies. 2019 No. 3). In this article, a number of characteristic trends that arose in Russian political science at the post-communist stage of its development are very clearly revealed. The key focus of the author’s argumentation is a radical |
contrast between the value and cost traditions of the analysis of the text of “Capital” and the economic theory of Marx. On the contrary, modern works devoted to the knowledge economy and intellectual capital testify to the tendency towards creative interaction and mutual enrichment of both analytical paradigms, devoid of academic dogmatism. In this regard, in the author’s opinion, Tulchinsky’s ideological approach to the problem of values in Marxism at the present time is hardly capable of overcoming its traditional economical and ethical interpretations, examples of which are given in this article. Keywords: political economy, values, Marxism, the Austrian school, ideological aberrations, intellectuals, cademic discourse. |
ReferencesAlthusser L., Rancière J., Macherey P. 1966. Lire le Capitale. T. I. Paris: François Maspero. 256 p. Althusser L., Balibar É., Establet R. 1966. Lire le Capitale. T. II. Paris: François Maspero. 401 p. Assmann J. 2010. The Price of Monotheism. Stanford, Cal.: Stanford University Press. 140 p. Bensaïd D. 2009. Marx for Our Times: Adventures and Misadventures of a Critique. London; New York: Verso. 410 p. Bounfour A. 2011. Le capital organisationnel: Principes, enjeux, valeur. Paris: Springer. 109 p. Cutler A., Hindess B., Hirst P., Hussain A. 1977. Marx’s “Capital” and Capitalism Today. Vol. I. London: Routledge and Kegan Paul. 331 p. Elliott G. 2008. Ends in Sight: Marx/Fukuyama/Hobsbawm/Anderson. London; Ann Arbor, MI; Toronto: Pluto Press. 160 p. Fraser I., Wilde L. 2011. Marx Dictionary. New York: Continuum. 240 p. Fritz K. von. 1984. Aristotle’s Anthropological Ethics and its Relevance to Modern Problems. – Fritz K. von. Beiträge zu Aristoteles. Berlin; New York: Walter de Gruyter. P. 69-91. Gauthier D.P. 1963. Practical Reasoning: The Structure and Foundations of Prudential and Moral Arguments and Their Exemplification in Discourse. Oxford: Clarendon Press. 210 p. Gouldner A.W. 1980. The Two Marxisms: Contradictions and Anomalies in the Development of Theory. Houndmills; London: Palgrave Macmillan. 408 p. Handbook of Academic Integrity. 2016. Ed. by T. Bretag. Singapore: Springer. 1097 p. Intellectual Capital for Communities: Nations, Regions, and Cities. 2005. Ed. by A. Bounfour, L. Edvinsson. Amsterdam: Butterworth-Heinemann. 368 p. Keucheyan R. 2013. The Left Hemisphere: Mapping Critical Theory. London; New York: Verso. 304 p. MacDonald B.J. 2006. Performing Marx: Contemporary Negotiations of a Living Tradition. Albany: State University of New York Press. 216 p. Marsden R. 1999. The Nature of Capital. Marx after Foucault. London; New York: Routledge. 256 p. McCarthy G.E. 1988. Marx’Critique of Science and Positivism: The Methodological Foundations of Political Economy. Dodrecht; Boston; London: Springer Netherlands. 226 p. //doi. org/10.1007/978-94-009-2945-6 McCarthy G.E. 1990. Marx and the Ancients: Classical Ethics, Social Justice, and Nineteenth-century Political Economy. Savage, MD: Rowman & Littlefield Publishers. 342 p. Organisational Capital: Modelling, Measuring and Contextualising. 2009. Ed. by A. Bounfour. London; New York: Routledge. 320 p. Pettman R. 1981. Biopolitics and International Values: Investigating Liberal Norms. New York: Pergamon Press. 184 p. Raz J. 2001. Value, Respect and Attachment. Cambridge: Cambridge University Press. 178 p. Rockmore T. 2005. After Marxism: Democratic Liberalism and Hegelian Recognition. – Democracy and the Post-Totalitarian Experience. Ed. by L. Koczanowicz, B.J. Singer. Amsterdam; New York: Rodopi. P. 51-60. Scruton R. 2007. The Palgrave Macmillan Dictionary of Political Thought. Third edition. New York: Palgrave Macmillan. 744 p. Social Costs and Public Action in Modern Capitalism: Essays Inspired by Karl William Kapp’s Theory of Social Costs. 2006. Ed. by W. Elsner, P. Frigato, P. Ramazzotti. London; New York: Routledge. 240 p. The Uncollected Baudrillard. 2001. Ed. by G. Genosko. London;Thousand Oaks; New Delhi: SAGE Publications Ltd. 160 p. Turner S.P., Factor R.A. 1984. Max Weber and the Dispute over Reason and Value: A Study in Philosophy, Ethics, and Politics. London; New York: Routledge. 274 p. Weber M. 2019. Economy and Society. A New Translation. Ed. and transl. by K. Tribe. Cambridge, Massachusetts; London: Harvard University Press. 520 p. Westerman R. 2019. Lukács’s Phenomenology of Capitalism. Reification Revalued. Cham, Switzerland: Palgrave Macmillan. 325 p. //doi.org/10.1007/978-3-319-93287-3 Bikerman E. 1985. Institutions des Seleucides. (Russ. ed.: Bikerman E. Gosudarstvo Selevkidov. Moscow: Glavnaya redaktsiya vostochnoi literatury izdatel’stva “Nauka”. 264 p.) Bol’shoi nemetsko-russkii slovar’ [Das grosse deutsch-russische Wörterbuch]. 1980. Composed by E.I. Leping etc. Ed. by O.I. Moskal’skaya. Vol. I-II. Second Edition. Moscow: Russkii yazyk. 760 +656 p. (In Russ.) Böhm-Bawerk E. von. 2002. Kritika teorii Marksa [Criticism of the Marx’s Theory (Zum Abschluss der Marxschen Systems; Die Ausbeutungstheorie)]. Moscow; Cheliabinsk: Sotsium. 283 p. (In Russ.) Chuev F. 1998. Soldaty imperii: Besedy. Vospominaniya. Dokumenty [Soldiers of the Empire: Conversations. Memories. Documents]. Moscow: “Kovcheg” Publishing. 559 p. (In Russ.) Epstein M.N., Tulchinskii G.L. 2006. Filosofiya tela. Telo svobody [The Philosophy of the Body. The Body of Freedom]. Saint Petersburg: Aletheia. 432 p. (In Russ.) Frantsuzsko-russkii slovar’. [Dictionnaire français-russe: 51 000 mots]. 1971. 6th Edition. Corrected and сompleted. Ed. by K.A. Ganshina. Moscow: Sovetskaya entsiklopediya. 911 p. (In Russ.) Mayatskii M.A. 2010. Predislovie [Introduction]. – Gorz A. 2010. L’immatériel. Connaissance, valeur et capital. (Russ. ed.: Gorz A. Nematerial’noe. Znanie, stoimost’ i kapital. Moscow: The Higher School of Economics Publishing House. P. 6-9). Hilferding R. 1923. Böhm-Bawerk’s Criticism of Marx. (Russ. ed.: Hilferding R. Bem-Baverk kak kritik Marksa. Moscow: Moskovskii rabochii. 74 p.) Kozlowski P. 1999. Principles of Ethical Economy. (Russ. ed.: Kozlowski P. Printsipy eticheskoi ekonomii. Saint Petersburg: Economic School Publishing. 346 p.) Schumpeter J.A. 2004. History of Economic Analysis. (Russ. ed.: Shumpeter I.A. Istoriya ekonomicheskogo analiza. In 3 vol. Vol. T. 3. Saint Petersburg: Economic School Publishing. P. 991-1665). Tul’chinskii G.L. 2006. Biznes v Rossii. Problema sotsial’nogo priznaniya i uvazheniya [Business in Russia. The Problem of Social Recognition and Respect]. Moscow; Saint Petersburg: Vershina Publishing. 384 p. (In Russ.) Tul’chinskii G.L. 2014. Rossiiskaya politicheskaya kul’tura: osobennosti i perspektivy [Russian Political Culture: Features and Prospects]. Saint Petersburg: Aletheia. 176 p. (In Russ.) Tulchinskii G.L. 2019. Political Context of Narration with Karl Marx’s Wert-terminology: Cost vs Value. – Polis. Political Studies. No. 3. P. 174-185. (In Russ.) //doi.org/10.17976/jpps/2019.03.11 V.I. Lenin: Pro et Contra. Antologija [V.I. Lenin: Pro et Contra. An Anthology]. 2017. Ed. by V.A. Gutorov. Saint Petersburg: Russkaya Khristianskaya Gumanitarnaya Akademiya. 860 p. (In Russ.) |
Литература на русском языкеБём-Баверк О. 2002. Критика теории Маркса. М.; Челябинск: Социум. 283 с. Бикерман Э. 1985. Государство Селевкидов. М.: Главная редакция восточной литературы издательства “Наука”. 264 с. Большой немецко-русский словарь. 1980. Сост. Е.И. Лепинг и др. Под рук. О.И. Москальской. Т. I-II. 2-е изд. М.: Издательство Русский язык. 1980. 760 + 656 c. В.И. Ленин: pro et contra, антология. 2017. Сост., вступ. статья В.А. Гуторова. СПб.: РХГА. 860 с. Гильфердинг Р. 1923. Бем-Баверк как критик Маркса. Пер. с нем. Е. Пашуканиса. М.: Московский рабочий. 74 с. Маяцкий М.А. 2010. Предисловие. – Горц А. Нематериальное. Знание, стоимость и капитал. М.: Издательский дом Государственного университета – Высшей школы экономики. С. 6-9. Козловски П. 1999. Принципы этической экономии. СПб.: Экономическая школа. 346 с. Тульчинский Г.Л. 2006. Бизнес в России. Проблема социального признания и уважения. М.; СПб: Вершина. 384 с. Тульчинский Г.Л. 2014. Российская политическая культура: особенности и перспективы. СПб.: Алетейя. 176 c. Тульчинский Г.Л. 2019. Политический контекст наррации с Wert-терминологией К. Маркса: стоимость vs ценность. – Полис. Политические исследования. № 3. С. 174-185. //doi.org/10.17976/jpps/2019.03.11 ]Французско-русский словарь. 1971. Сост. К.А. Ганшина. Издание 6, исправленное и дополненное. М.: Советская энциклопедия. 911 с. Чуев Ф. 1998. Солдаты империи: Беседы. Воспоминания. Документы. М.: Ковчег. 559 с. Шумпетер Й.А. 2004. История экономического анализа. В 3-х томах. Т. 3. СПб.: Экономическая школа. С. 991-1665. Эпштейн М.Н., Тульчинский Г.Л. 2006. Философия тела. Тело свободы. СПб: Алетейя. 432 с. |