определение понятие значение информация система структура принцип |
28.11.2016 Источник: Глава 10. Экономические кризисы опубликована редакцией сайта WorldCrisis.ru. Темы: экономический кризис, неокономика, новая экономическая теория, экономический рост, теория экономической истории Завершающая, она же ключевая глава книги. Вводится понятие финансовых и потребительских денег и описывается модель взаимодействия финансового и потребительского секторов и государства. На этой модели анализируются причины возникновения экономических кризисов, и показывается, что то, что мы называем "кризисом" - это на самом деле естественное состояние экономики, и в объяснении нуждаются - не кризисы. а как раз - периоды роста. |
Лекция 10
ЭКОНОМИЧЕСКИЕ КРИЗИСЫ
Два типа денег: потребительские и финансовые
Прежде чем мы начнем рассматривать экономические кризисы, я бы хотел вернуться к пятой лекции, в которой я рассматривал деньги и финансовый сектор. Сделал я это тогда достаточно поверхностно, впрочем, материал и так оказался большим и, возможно, трудным для понимания. Сейчас нам необходимо ввести новые понятия и посмотреть взаимосвязи между ними.
Глава 5. ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ВОСПРОИЗВОДСТВЕННЫХ КОНТУРОВ: ДЕНЬГИ
В ходе предыдущего изложения я сказал, что в мировой экономике существуют только одни настоящие деньги. Но тогда речь шла о валютах. Сейчас нам предстоит узнать, что на самом деле существуют деньги двух типов. С физической (валютной) стороны это одни и те же деньги: доллары, евро, рубли, юани. Но с экономической стороны это могут быть разные деньги. У них разные закономерности обращения, и если мы хотим понять сущность сложных экономических процессов, мы всегда должны уточнять, какие именно деньги мы имеем в виду.
Это надо объяснить, и начну я, пожалуй, с финансового сектора.
Как мы помним из пятой лекции, финансовый сектор в целом работает по схеме: Д — Т — Д' Купили какой-то товар, продали его с прибылью. Теперь уже полученные нами деньги Д’ встают на место Д, и цикл повторяется: Д' — Т — Д'' и так далее. |
Представим себе финансовый сектор как единый целостный субъект, который работает по описанной нами схеме. Получается, что он откуда-то извне постоянно забирает деньги, у какого-то другого субъекта. Поскольку первоначально речь шла о торговле, то понятно откуда: у потребителя, который покупает у купца товар, платит ему за этот товар Д, а сам товар потребляет. Обязательно потребляет, потому что если он решит перепродать этот товар кому-нибудь другому, кто готов заплатить еще дороже, то в данном случае он будет находиться внутри финансового сектора, а не вне него, и нам он не будет интересен.
Итак, можно сказать, что финансовый сектор постоянно забирает деньги у потребителей, или у потребительского сектора. Деньги, которые находятся у потребителей, будем называть потребительскими деньгами. А деньги, которыми распоряжается финансовый сектор, — деньгами финансового сектора или просто финансовыми деньгами. Таким образом, в экономике мы видим устойчивый переток потребительских денег в финансовые (рис. 37).
Теперь мы должны ответить на два вопроса:
Первый — что представляют собой потребительские деньги? Можно их как-нибудь пощупать, чтобы понять, что это такое?
И второй — почему потребительский сектор постоянно отдает свои деньги финансовому сектору?
На первый вопрос можно ответить просто — это деньги, предназначенные для потребления. Сейчас неважно, кем является человек и откуда он получает деньги. Если речь идет об индивидуальном производителе (ремесленнике или фермере), то он получает деньги от реализации своей продукции неважно кому: другим фермерам и ремесленникам или купцам.
Важно то, что эти деньги он предназначает для потребления, сейчас или в будущем. Если мы работаем по найму, то получаем эти деньги в виде заработной платы. Опять-таки эти деньги будут потребительскими, если мы собираемся на них что-то покупать для собственного потребления.
Кстати говоря, и у представителя финансового сектора тоже есть потребительские деньги — кушать-то ему надо. Так что когда мы описывали кругооборот финансовых денег, нам, чтобы быть точными, следовало бы во втором цикле вычесть из Д’ некую сумму, которая идет на потребление купца, банкира и т. п.
Пойдем далее. Каждый из нас получает деньги в какие-то сроки, связанные с циклами нашего участия в производственной деятельности, а тратит их в соответствии с потребительскими циклами. Поскольку эти циклы обычно не совпадают, то у нас большую часть времени всегда есть какие-то запасы денег. Это то явление, которое Кейнс пытался выразить своим понятием «предпочтение ликвидности». На самом деле, здесь есть сложности, но о них мы поговорим позже.
А почему мы, потребители, разрешаем финансовому сектору отбирать у нас наши потребительские деньги? |
Если речь идет о купцах, то потому, что они дают нам возможность покупать товары дешевле, чем мы могли бы купить их самостоятельно. Купец где-то покупает дешевый товар, доставляет его туда, где может продать его с прибылью, но цена товара при этом будет ниже, чем она сложилась в месте доставки. Раньше потребителю, чтобы удовлетворить свои реальные потребности, нужно было определенное количество денег. После того как появился более дешевый товар, те же потребности могут быть удовлетворены с помощью меньшего количества денег, в среднем находящихся в распоряжении потребителя. Вот эту разницу и забирает себе финансовый сектор, при этом и потребитель тоже часто выигрывает (и уж точно ничего не проигрывает, иначе он бы не участвовал в сделке). |
Итак, я надеюсь, понятно, что я называю потребительскими деньгами. Я понимаю, что могут быть вопросы, но они разъяснятся, когда я буду более подробно описывать взаимодействие между выделенными мной секторами. Но прежде мне хотелось бы сделать одно замечание:
В основе морального осуждения финансового сектора лежат взгляды тех, кто в своей повседневной жизни имеет дело только с потребительскими деньгами. |
Существование двух видов денег вопреки кажущейся очевидности, что все деньги одни и те же, увидеть очень легко. Достаточно посмотреть на те проблемы, с которыми сталкивалась экономическая теория на всем протяжении своего существования. Я уже упоминал про два определения денег, о которых говорил Кейнс. Говорил я и о распаде экономической профессии на две специальности: экономистов и финансистов.
На раннем этапе становления неоклассики реальная двойственность денег порождала жаркие дискуссии. Экономисты спорили не только друг с другом, но и сами с собой (с этой точки зрения очень любопытно почитать Бем-Баверка; да и его оппонент Ирвинг Фишер тоже сомневался, надо ли учитывать кредитные деньги в уравнении количественной теории денег). Это сейчас в ходе вековых риторических упражнений противоречия сгладились, и современные экономисты без запинки переходят от одного определения денег к другому в зависимости от того, какое им больше подходит в данный момент времени.
И тем не менее проблемы остаются. Финансисты имеют дело с финансовыми деньгами и потому склонны считать, что все деньги вообще являются финансовыми. Отсюда и представление об исключительно долговом (кредитном) характере всех денег. Хотя те, кто получает заработную плату, вовсе не считают, что они кому-то что-то должны — и правильно делают, поскольку их деньги являются потребительскими.
Экономисты, когда говорят о деньгах, обычно подразумевают деньги потребительские. Впрочем, с учетом современных практик кредитно-денежной политики им трудно настаивать на том, что потребительскими являются все деньги. Собственно, поэтому взгляд на экономику с точки зрения финансистов сегодня является доминирующим.
[При этом] Австрийская школа исходит из того, что потребительские деньги — это единственные правильные деньги, а все виды финансовых денег подлежат уничтожению.
Различие между потребительскими и финансовыми деньгами проявляется и на бытовом уровне. |
Только здесь оно еще менее осознанно и часто является источником заблуждений и, скажем мягко, неприязни как к отдельным представителям финансового сектора, так и к нему в целом. Речь идет о тех, кто представляет собой потребительский сектор и склонен рассматривать все деньги как потребительские, а это подавляющее большинство населения. Я уже говорил о проблеме морального осуждения финансового сектора и сейчас хочу вновь к ней вернуться. Для человека, для которого все деньги только потребительские — даже в том случае, если он хранит свои сбережения в банке и получает за это проценты, поскольку он все равно рано или поздно намерен использовать эти деньги для покупки потребительских товаров, — деятельность финансового сектора представляется поистине иррациональной. Ну, казалось бы, ведь люди ежедневно оперируют гигантскими суммами денег. «Мне бы хотя бы малую толику этих денег, и у меня бы не было никаких проблем» — так думают многие: «А им все мало, и они все пытаются получить еще больше денег. В чем смысл?» Торговец на рынке, пересчитывающий в конце рабочего дня толстую пачку денег, составляющую его дневную выручку, представляется необычайно богатым человеком, которому почему-то нужно еще и еще. Хотя сам торговец может в этот же самый момент переживать, что с учетом всех издержек он оказался в убытке, и ломать голову над проблемой, что если он сегодня потратит какие-то деньги на то, чтобы покушать, то его бизнес вскоре рухнет. Для представителя финансового сектора деньги — его рабочий инструмент, точно такой же, каким для ремесленника является помещение его мастерской и ее оборудование. Для него лишиться денег - то же самое, что для ремесленника пережить пожар, в котором его мастерская с оборудованием сгорит дотла. Ремесленник, если бы вздумал продать свою мастерскую, мог бы единовременно получить на руки пачку денег такой же толщины, как и торговец [120]. Но если бы он решил эти деньги проесть, он бы остался без средств к дальнейшему повседневному существованию. Однако ремесленнику трудно представить себе такую ситуацию. Когда рынка помещений и оборудования нет (а это значит, что финансовый сектор слаб, раз он этот рынок еще не создал, — но кто же об этом думает), у него даже нет денежной оценки своего имущества и самой возможности выручить деньги. Когда рынок есть, то денежная оценка для ремесленника носит абстрактный характер и не воспринимается как аналог наличных финансовых денег — не каждый же день он продает и покупает оборудованные мастерские (если он это делает, то он часть финансового сектора). Но это все, когда речь идет о ремесленниках или фермерах. А вот сегодня, когда большая часть людей работает по найму, их инструментом является их человеческий капитал, который монетизировать в принципе невозможно [121], хотя затраты на его приобретение в денежном выражении могут быть весьма значительными. В этом случае пропасть между двумя моделями участия в экономическом процессе является непреодолимой даже в воображении. Бытовое представление о деньгах совпадает с экономическим, то есть выглядит даже как бы и научным. Но если специалисты в общем-то понимают однобокость такого подхода, хотя и не знают, что с этим делать, то в среде неспециалистов идеи о том, как организовать денежное хозяйство так, чтобы все деньги были потребительскими, находят горячий отклик. |
Собственно, этим объясняется широкая «низовая» популярность идей австрийской школы, которая единственная из всех твердо стоит на том, что все деньги должны быть потребительскими.
Само собой разумеется, что многие из тех, кто считает идеи австрийской школы привлекательными, слыхом не слыхивали ни о самой австрийской школе, ни о ее роли в создании современной ортодоксии и месте, которое она в ней занимает. Современный мир полон путаницы и парадоксов.
Динамика цен в экономике напрямую зависит только от количества потребительских денег |
Зачем нам понадобилось выделять сектора в экономике и делить деньги на типы? Ну хотя бы потому, что нам надо разобраться, как цены связаны с количеством денег, что такое инфляция и дефляция и почему они возникают. |
Количественная теория денег говорит нам, что все деньги одни и те же и что цены товаров зависят от их общего количества в обращении. Мы с вами теперь можем понять, что инфляция (дефляция) потребительских цен зависит от количества только потребительских денег. Что же касается финансового сектора, то чем больше в его распоряжении находится денег и чем активнее он взаимодействует с потребительским, тем в большей степени в экономической системе будут проявляться дефляционные тенденции.
Я здесь остаюсь в рамках заявленного ранее модельного представления о характере взаимодействия двух секторов — ниже мы увидим, что ситуация не так однозначна и есть другие формы взаимодействия.
Смотрите, в 2008-2009 годах, когда Федеральная резервная система США начала реализовывать первую программу количественного смягчения, среди специалистов и простых обывателей, имеющих какие-то представления о количественной теории денег, началась самая настоящая паника. Все ждали, что такая политика через какое-то время приведет к инфляции. Некоторые даже произносили страшное слово «гиперинфляция».
Специалисты признавали, что иного выхода в сложившейся ситуации у ФРС, наверное, не было. Но при этом все считали, что в скором времени Федеральному резерву придется принимать меры, направленные на предотвращение неизбежного инфляционного всплеска. Зимой 2009 года я перечитал гору аналитики, посвященной вопросу о том, как именно ФРС должна осуществлять ужесточение денежно-кредитной политики.
То, что с 1 июля 2009 года учетная ставка будет повышена — не сомневался практически никто. Вопрос стоял только в том, каким темпом повышать ставку в дальнейшем. Большинство, как я помню, склонялось к тому, чтобы не спешить, мол, восстановление еще очень хрупкое. Радикалы даже призывали пересмотреть целевой показатель инфляции, подняв его с двух процентов до четырех. Без смеха все это сегодня вспоминать невозможно. Как мы помним, вместо повышения ставки с 1 июля 2009 года председатель ФРС Б. Бернанке в августе следующего года объявил вторую программу количественного смягчения. Потом была объявлена еще одна программа выкупа активов (когда я пишу эти строки, она потихоньку сворачивается).
Никакой гиперинфляции не случилось, да даже и просто с инфляцией были проблемы — она регулярно падала ниже таргетируемого уровня в 2%. За пять лет все как-то более или менее смирились с тем, что в традиционных представлениях есть какой-то изъян, но поскольку никаких новых представлений не появилось, все продолжают обсуждать вопрос о грядущем ужесточении кредитно-денежной политики, его сроках и темпах.
Опасения по поводу гиперинфляции вследствие вброса денег в экономику со стороны ФРС были совершенно беспочвенными, поскольку деньги поступали не в потребительский сектор, а в финансовый. Конечно, эти сектора не изолированы друг от друга, мы еще покажем, по каким каналам деньги могут переходить из одного в другой. Но сам по себе факт увеличения количества денег в финансовом секторе прямо на инфляцию никак повлиять не может, разве что, как я сказал раньше, скорее способствует дефляции.
Прежде чем мы двинемся дальше, надо уточнить пару вопросов.
Первый. Если мы представляем себе финансовый сектор и потребительский сектор как единые агрегаты, то да, их взаимодействие имеет своим следствием дефляцию. Однако если мы будем выделять отдельные рынки, то там картина будет неоднозначной. На рынке, куда купец привозит дешевый товар, мы действительно наблюдаем общее снижение цен. А вот на рынке, где этот товар был закуплен, мы будем скорее всего наблюдать всплеск инфляции. |
Предположим, что на этом последнем рынке существовало равновесие — опять это нехорошее слово, но пусть будет. Пришел купец (купцы) и скупил часть какого-то товара, чтобы вывезти его за три моря. Равновесие нарушилось. Цены на этот товар на рынке выросли, а денег прибавилось только у производителей данного товара. Потребители недовольны — их доходы остались неизменными, а цены стали «кусаться»122. В пятой лекции я об этом упоминал: в торговой (финансовой) сделке непосредственные участники всегда получают выгоду (не несут убытков), а вот те, кто не участвует, могут пострадать. Потом, когда поступившие на рынок деньги перераспределятся, равновесие вновь восстановится, но уже при более высоком уровне цен.
Так что на одном рынке будет дефляция, на другом — инфляция, но если мы будем рассматривать эти рынки вместе, дефляционный эффект возобладает (если, естественно, купец получил свою прибыль).
Второй вопрос. Есть товары, которые одновременно могут являться и потребительскими товарами, и выступать в качестве активов финансового сектора. |
Вообще говоря, почти все товары могут выступать в таком качестве. Бем-Баверк что-то там писал про сюртук, который можно носить самому, а можно давать напрокат. Или как мобильные телефоны. Некоторое время назад в развивающихся странах был популярен вид микрокредитов на их покупку, когда покупатель за плату предоставлял своим односельчанам возможность этим телефоном пользоваться. Но это все не сильно заметные эффекты.
Самый распространенный случай — это жилые дома. Дома покупаются и для того, чтобы в них жить, и для того, чтобы перепродавать и/или сдавать в аренду [123]. Соответственно оплачиваются они или из потребительских, или из финансовых денег. Тогда, если финансовых денег много, может наблюдаться инфляция цен на рынке жилья, которая коснется и тех, кто покупает дома, чтобы в них жить. Это мы могли наблюдать в Америке до начала кризиса в 2007 году, и в России в тот же период, особенно в Москве.
Основные каналы движения денег между финансовым и потребительским секторомРоль государства |
В реальности, однако, мы чаще наблюдаем инфляцию, нежели дефляцию. Политика денежных властей в большинстве стран мира, в том числе и в России, направлена обычно на то, чтобы бороться с инфляцией. Все ее инструменты настроены на эту цель, поэтому, когда в реальной экономической системе наступает дефляция, денежные власти не очень понимают, что делать. |
Это мы видели в Японии после 1991 года — и только спустя более 20 лет японские власти решили принять меры, которые по всем меркам экономической ортодоксии являются революционными. Какие могут быть последствия, никто не знает, но тут уж «лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Европа, столкнувшаяся в 2014 году с угрозой дефляции, тоже никак не может понять, как ей реагировать.
Если мы сталкиваемся с инфляцией при том, что объемы производства, то есть товарная масса, в мире в последние пару столетий устойчиво растет, то значит должен существовать приток денег в потребительский сектор. Хочу еще раз напомнить — я имею в виду мировой потребительский сектор, а не какой-либо одной страны.
Откуда могут поступать эти деньги? |
Ну, если мы вернемся во времена, когда деньгами было золото и серебро, то ответом будет: добываются в рудниках. На самом деле, далеко не все деньги, которые извлекаются из-под земли, являются потребительскими деньгами.
Если добычей серебра занимается банкир, например, Фуггер, которого я уже упоминал и который этим действительно занимался, то эта операция лежит в пределах финансового сектора. Фуггер вкладывает деньги, чтобы добыть деньги, если бы торговля давала ему большую прибыль, он бы бросил это малодоходное занятие, и подождал бы, пока дефляция в потребительском секторе не подымет стоимость денег.
Потребительские деньги добывает тот, кто намерен потратить их на потребление. Вроде американского старателя времен золотой лихорадки, который найденный самородок сразу же относит в близлежащий салун. Ну, вестерны многие из вас смотрели и понимают, о чем идет речь. Но это все, конечно, не очень серьезно.
Серьезным же источником потребительских денег является государство (государь), в том случае, если оно ведет добычу золота и серебра. Государство добывает деньги либо для того, чтобы купить что-то для своего потребления, либо чтобы раздать их тем, кто, скорее всего, потратит их на потребление: придворным, армии, сегодня — малоимущим слоям населения. Государство являлось и является крупнейшим потребителем.
Итак, мы установили, что основным прямым источником потребительских денег является государство. Собственно, это было ясно, когда я рассказывал про происхождение денег, просто сейчас мы на это посмотрели с другой стороны.
В пятой лекции я говорил, что по мере становления рынка происходит монетизация запасов индивидуальных производителей. Но эта монетизация может происходить только за счет денег государства, а не за счет взаимодействия производителей с финансовым сектором. Запасы могут быть монетизированы только в том случае, если их в конечном счете купит кто-то за пределами и потребительского, и финансового секторов — а никого другого, кроме государства, у нас в модели больше нет. Потребительские деньги государства за счет покупки запасов переходят в руки индивидуальных производителей и формируют уже их потребительские деньги.
Здесь мы видим второе определение потребительских денег — по своему происхождению - это монетизированные запасы потребительских благ.
Но добыча драгоценных металлов государством является не единственным каналом пополнения потребительских денег. Давайте посмотрим на другие.
В целях упрощения дальнейшего изложения представим себе, что в экономической системе действуют только следующие агенты: индивидуальные самостоятельные производители (фермеры и ремесленники), купцы, а также те, кто работает на купцов, — торговые агенты, моряки, перевозчики и так далее. Фермеры и ремесленники составляют потребительский сектор — они производят потребительские продукты и продают их друг другу на местных рынках. Купцы и те, кто на них работает, составляют финансовый сектор, и они занимаются доставкой товара из одной географической точки в другую.
Промышленная революция и формирование рынка труда вносят в эту картину серьезные изменения, и я о них потом скажу. Но с точки зрения тех задач, которые мы решаем сейчас, ничего нового они не внесут.
Издержки финансового сектора |
Я уже упоминал, что не весь доход финансового сектора от сделки возвращается в финансовый сектор. Купцу надо что-то кушать, ну и одеться нарядно, чтобы его уважали. Все это он должен купить у фермеров и ремесленников, которые полученные деньги будут использовать для собственного потребления. Это издержки на содержание владельца финансового института, и они попадают в потребительский сектор. Но — и я об этом говорил в предыдущей лекции — издержки финансового сектора этим далеко не ограничиваются. Доставка товаров из одного пункта в другой требует и других издержек: нужно платить торговым агентам, грузчикам, морякам, работникам верфей, на которых строят корабли и транспортные средства и так далее. Эти люди покупают себе потребительские товары, и деньги из финансового сектора перераспределяются в потребительский. |
Собственно, это я и имел в виду в предыдущей лекции, когда подчеркивал значение концентрации издержек финансового сектора на какой-то территории. Там канал перераспределения денег по линии издержек в валовом измерении более мощный, соответственно больше потребительских денег и уровень цен выше, чем на других территориях.
Я уже упоминал про банкиров Фуггеров, которые занимались добычей серебра в Европе. Часть добытого ими серебра шла на оплату труда работников, то есть представляла собой издержки финансового сектора, и это серебро пополняло потребительские деньги.
Поскольку современное промышленное производство также формально является частью финансового сектора, то заработная плата работников относится к категории издержек финансового сектора.
Перевод финансовых денег в потребительские через налоговый механизм. |
Государство облагает участников экономической деятельности налогами. В том числе под налогообложение попадает и финансовый сектор. Когда банкирский дом Фуггеров занимается добычей серебра, то он пополняет, как я уже говорил, запасы финансовых денег (за исключением издержек). Но при этом он платит государству за печатание монет (сеньораж), а также, возможно, за право на ведение горных работ. Так что по этому каналу часть добытого серебра поступает государству, которое использует их на потребление.
Далеко не все налоги способствуют перераспределению финансовых денег в потребительские. Значительная часть налогов — это налоги на потребительские деньги. Налог на добавленную стоимость, в частности, это налог не на финансовые, а именно на потребительские деньги, хотя название намекает нам на другое. То же самое касается и таможенных импортных пошлин. Собственно, только налог на прибыль да некоторые категории имущественных налогов являются реальными налогами на финансовые деньги.
Устанавливая и регулируя такие налоги, государство обеспечивает перераспределение денег из финансового сектора в потребительский. Государственный долг |
Государство может занимать деньги у финансового сектора для оплаты своих потребностей. Здесь, впрочем, действует то же самое правило, которое применяется в отношениях между финансовым и потребительским сектором вообще: в долгосрочной перспективе (иногда в очень отдаленной перспективе) мы будем наблюдать отток денег от государства в пользу финансового сектора. Но пока размеры государственного долга растут, деньги перераспределяются в потребительский сектор. |
Как мы понимаем, замедление темпов роста государственного долга, и тем более сокращение его размеров, при прочих равных условиях будет иметь своим следствием дефляцию. Сейчас, в середине 2014 года, мы это можем наглядно наблюдать и в Европе, в которой после острой фазы долгового кризиса проводится политика жесткой бюджетной экономии, и в более мягкой форме в США, где приняты решения о сокращении темпов роста государственного долга («фискальный обрыв»).
Сегодня, когда деньги уже не ассоциируются с драгоценными металлами, наращивание государственного долга в некотором смысле замещает такой источник потребительских денег, как добыча драгоценных металлов государством.
С появлением бумажных денег государства, нуждающиеся в средствах и не имевшие в своем распоряжении золотых и серебряных рудников (сейчас, когда все деньги фидуциарные, наличие таких рудников вообще не имеет значения), неоднократно прибегали к такому способу, как непосредственный выпуск денег [124] в обращение.
Проблема такого способа пополнения запасов потребительских денег заключается в том, что невозможно установить сколь-нибудь обоснованный предел такой эмиссии. Тут ведь необходимо соизмерить величину вызванной такими действиями инфляции со способностью финансового сектора обеспечить дефляцию, что зависит от множества параметров. Неограниченное же печатание потребительских денег государством влечет за собой, как мы понимаем, инфляцию.
При этом само государство нечувствительно к инфляции (об этом хорошо и подробно написано в опубликованной в 1924 году статье В. В. Новожилова «Пределы инфляции»). Столкнувшись с удорожанием товаров и услуг, государство просто печатает больше денег. Результатом становится гиперинфляция. Уроком для всего мира послужила послевоенная Германия, в которой в 1919-1923 годах инфляция достигала миллионов раз. Аналогичные процессы наблюдались и в Советской России в годы Гражданской войны и сразу после. Совсем свежим примером является гиперинфляция в Зимбабве, в результате которой страна на время вообще отказалась от собственной денежной системы.
На основе анализа германского прецедента впоследствии были выработаны общие правила, регулирующие денежную эмиссию. Во многих странах был установлен законодательный запрет на непосредственное финансирование государством своих расходов за счет денежной эмиссии. С целью обеспечения этого запрета центральные банки были выделены из состава правительства и приобрели независимый статус. Впрочем, в последнее время эти правила действуют не с такой строгостью, как это предполагалось изначально.
Достаточно посмотреть на ФРС США и Банк Японии, которые выкупили значительные объемы государственного долга своих стран. Европейский центральный банк в разгар долгового кризиса также нашел способ обойти ограничения и покупал долговые обязательства стран периферии, а взятое им обязательство в случае очередного обострения ситуации скупать такие бумаги в неограниченном объеме действует до сих пор.
Чисто эмиссионный способ пополнения государственных доходов и, следовательно, потребительских денег, также остается, хотя он обычно и не очень велик по размеру. Речь идет о перечислении доходов центральных банков в бюджеты соответствующих государств. Аналогом здесь может служить наш пример с добычей серебра Фуггерами и налогами, связанными с этим процессом.
Как и Фуггеры, центральные банки занимаются сегодня печатанием финансовых денег (только без тех издержек, которые были свойственны добыче серебра и пополняли потребительские деньги). Доход от этой деятельности (поскольку ЦБ раздает деньги не бесплатно, а взимает процент) «облагается налогом» и поступает в доход государства, которое эти деньги превращает в потребительские. По сути дела, сегодня это можно было бы считать единственным чистым источником потребительских денег для экономики, если бы мы могли очистить его от эффектов, возникающих внутри финансового сектора.
Потребительское кредитование |
Потребительское кредитование, пока задолженность потребительского сектора перед финансовым растет, также обеспечивает перераспределение финансовых денег в потребительские. Но это всегда временное явление. Общее правило, согласно которому в конечном счете финансовый сектор откачивает потребительские деньги из экономики, действует и в данном случае. Рано или поздно направление денежного потока обязательно должно поменяться на противоположное, как это и произошло в 2006 году на американском ипотечном рынке, что и запустило цепочку событий, результатом которых стал острый мировой финансовый кризис. |
Конечно, если финансовый сектор имеет значительный источник пополнения своих денежных ресурсов, например за счет эмиссии центрального банка, то подпитка потребительского сектора финансовыми деньгами может длиться достаточно долго. Но как только приток таких денег начнет сокращаться или сменится оттоком, инфляционные тенденции сменятся дефляционными. Обратим внимание, что ФРС США обосновывает свои действия именно необходимостью сохранить чистый прирост кредитования или хотя бы не допустить, чтобы он (прирост кредитования) слишком сильно ушел в отрицательную область.
Для уточнения понимания нашей схемы необходимо остановится на таком явлении, как кредиты «реальному сектору» экономики. Многие выделяют этот вид кредитов как якобы «правильный», поскольку он оказывает воздействие на экономический рост. На самом деле, то, что называется «реальным сектором», сегодня, как я уже говорил, относится к финансовому сектору, так что это все кредиты внутри финансового сектора и в нашей схеме они не учитываются.
Влияние кредитов внутри финансового сектора на реальную экономику можно обсуждать только с той точки зрения, какого рода издержки финансового сектора связаны с тем или иным видом бизнеса. Издержками промышленности или сельского хозяйства является в основном заработная плата соответствующих категорий работников. Вообще-то любой финансовый бизнес связан с издержками, но издержки на промышленных или сельскохозяйственных рабочих, по крайней мере в России, считаются, что ли, более общественно приемлемыми. Наверное, сказывается сильная марксистская традиция.
Таковы основные каналы, по которым финансовые деньги могут перераспределяться в потребительские. При этом последние два (государственный долг и потребительское кредитование) могут давать только краткосрочный эффект (впрочем, эта «краткосрочность» при определенных условиях может длиться десятилетиями).
Это лишь общая картина, в реальности ситуация может оказаться сложнее. На одну такую сложность я укажу, поскольку в отдельные периоды и в отдельных странах она может иметь существенное значение. Некоторые виды государственных расходов пополняют не только потребительский сектор, но и финансовый. |
Расходы бюджета, которые поступают непосредственно населению, целиком попадают в потребительский сектор. А вот, например, государственные закупки в той части, в которой они генерируют прибыль (не только непосредственного исполнителя госзаказа, но и всех предприятий по цепочке — здесь уместно воспользоваться понятием мультипликатора), частично пополняют финансовый сектор. Также и меры поддержки так называемого реального сектора носят смешанный эффект: с одной стороны, способствуют тому, что финансовый сектор сохраняет или увеличивает уровень своих издержек (то есть потребительские деньги), с другой — позволяет получать прибыль, которая пополняет финансовые деньги.
В острой фазе нынешнего кризиса многие государства, в первую очередь в Европе, вынуждены были оказывать массированную помощь своим банкам. Государственный долг вырос, однако краткосрочный эффект для потребительского сектора был минимален.
В данном случае мы посмотрели, как финансовые деньги переходят в потребительские за пределами общего механизма взаимодействия двух секторов. Напомню, что сам этот общий механизм связан с переходом потребительских денег в финансовые в связи с удешевлением потребительских товаров, позволяющим потребителям удовлетворять свои потребности с меньшим количеством денег.
Но за пределами этого механизма есть и мощный канал перехода потребительских денег в финансовые. Сбережения. |
Я уже сказал, что с теоретической точки зрения потребительские деньги можно трактовать как монетизированные запасы индивидуальных производителей.
Зачем делаются запасы? Для компенсации несоответствия между циклами производства и потребления. Урожай снимается один раз в год, а кушать требуется каждый день. Или наоборот, когда деньги маленькими порциями поступают регулярно, а надо накопить на какую-то крупную покупку. На всякий пожарный случай: неурожай, болезнь, старость — все, что можно назвать страховыми случаями. Просто из общего беспокойства в связи с полной неопределенностью будущего. |
Сегодня значительная часть монетизированных запасов, то есть потребительские деньги, которые не предназначены к немедленному использованию, передаются во временное пользование финансовому сектору. Речь идет о банковских депозитах, пенсионных фондах, страховых компаниях. Однако временно используемые в финансовом секторе деньги рано или поздно, причем в увеличившемся количестве, возвращаются в потребительский сектор. Здесь имеет место зеркальный процесс тому основному процессу, который характеризует взаимоотношения финансового и потребительского секторов, только в общем случае менее интенсивный, поскольку цена привлечения денег финансового сектора в среднем меньше цены их размещения.
Само собой разумеется, что каждый потребитель ведет себя по-разному в зависимости от структуры своих потребностей, индивидуальных представлений о рисках, их структуре и так далее. При этом поведение индивида зависит от множества факторов, одним из которых является, например, возраст. Поэтому демографические характеристики сильно влияют на параметры работы этого канала взаимодействия двух секторов.
В частности, массовый выход на пенсию многочисленного поколения, вслед за которым следует менее многочисленное поколение, создает серьезные проблемы для пенсионных фондов и фондов медицинского страхования.
Давайте подведем промежуточный итог. |
Перед нами сложная система взаимодействия государства, финансового и потребительского секторов (рис. 38). Система действительно сложная, хотя состоит всего из трех элементов.
Сложность ее заключается в том, что эти элементы связаны между собой несколькими связями, параметры которых отчасти зависят от внутренних параметров самой системы, а отчасти — от разнообразных внешних параметров. Обратите внимание, что некоторые из этих связей односторонние, другие — двусторонние. При этом связи между элементами действуют с запаздыванием, в результате чего формируются положительные обратные связи, которые принято называть «пузырями».
Сложность этой системы многократно увеличивается, если мы примем во внимание международный аспект ее функционирования. Потребительские деньги распределены между разными странами, участвующими в мировом разделении труда, причем это распределение постоянно меняется.
Основными факторами, влияющими на то, как деньги перераспределяются между разными странами, являются следующие:
Внешняя торговля |
Страна, имеющая положительное сальдо во внешней торговле, имеет приток потребительских денег и тем самым импортирует инфляцию. Страна с отрицательным торговым сальдо испытывает отток потребительских денег и сталкивается с угрозой дефляции. |
Эти соображения давно и хорошо известны, меркантилисты эту зависимость понимали хорошо и в соответствии с этим разрабатывали свои рекомендации по экономической политике.
Перемещение издержек финансового сектора |
Распределение потребительских денег между различными территориями зависит и от того, в какой стране сосредотачиваются издержки финансового сектора. Возьмем такую операцию, как перенос производства из развитой страны в развивающуюся. Если раньше заработная плата наемным работникам выплачивалась в развитой стране, то теперь она выплачивается в развивающейся. Соответственно потребительские деньги будут перемещаться в развивающуюся страну, то есть осуществляется экспорт инфляции. |
Показатель величины иностранных инвестиций, к сожалению, далеко не в полной мере отражает экономическое явление, которое я имею в виду, хотя некоторая корреляция может наблюдаться. То же самое можно сказать про показатели притока/оттока капитала.
В реальности мы имеем дело с еще более сложным явлением, поскольку почти каждая страна имеет свою валюту, свой центральный банк, который проводит самостоятельную денежно-кредитную политику. Различные валюты сложным образом связаны между собой через золотовалютные резервы, но механизм этой взаимосвязи неоднозначен.
Кому-то может показаться, что в этой схеме не отражено такое свойство, как способность банковской системы создавать новые деньги с помощью кредитного мультипликатора. На самом же деле, не только банковская, но и вся финансовая система в целом теоретически обладает такой способностью, и не только в связи с процессом кредитования, но и в связи с множеством других процессов, происходящих внутри нее. И мне это хорошо известно.
Но в предложенной мной схеме это не дополнительный фактор, а дополнительное усложнение. Да, финансовый сектор может создавать квазиденьги, в том числе и неотличимые от настоящих. Эти деньги создаются внутри самого финансового сектора и могут преобразовываться в потребительские деньги. Но это преобразование происходит по тем же каналам, которые я описал выше: через кредитование потребительского сектора, через издержки финансового сектора, через налоги, через прирост государственного долга и даже через прибыль центрального банка (поэтому я и говорил о сложности выделения чистого прироста потребительских денег). В конечном счете — а момент окончательного расчета может откладываться достаточно долго — произведенные внутри финансового сектора деньги должны быть обменены на настоящие потребительские деньги или исчезнуть, что частично и происходит в периоды кризисов и лопанья финансовых пузырей, о которых я еще скажу.
Все сказанное мною про сложность системы вовсе не означает, что в ней нельзя разобраться и использовать эту схему для анализа и прогнозирования происходящих в экономике процессов. Но это задача для будущего, а сейчас передо мной такой цели не стоит.
Тем не менее нам эта схема понадобится в дальнейшем, когда мы будем анализировать ход реального экономического развития в эпоху после промышленной революции.
Если деньгами являются драгоценные металлы, то в долгосрочном периоде в экономической системе будет наблюдаться хроническая дефляция потребительских цен. |
Как мы видели выше, следствием взаимодействия финансового и потребительского секторов в долгосрочном периоде является дефляция потребительских цен. Мы не будем наблюдать долгосрочную дефляцию, если государство постоянно снабжает потребительский сектор достаточным количеством «чистых» новых денег. В краткосрочном периоде все зависит от мощности каналов перераспределения денег между секторами. |
Однако если деньгами являются драгоценные металлы, то мы сталкиваемся с проблемой. Золото и серебро — природные ресурсы, и для них действуют те же самые закономерности, что и для всех природных ресурсов. По мере исчерпания эффективных их источников приходится переходить к менее эффективным, в результате издержки их производства будут расти.
Применительно к деньгам это означает, что будет расти стоимость денег, что по сути своей означает ту же самую дефляцию. Так что, как нетрудно понять, при золотовалютном обращении в долгосрочном периоде мы всегда будем наблюдать дефляцию.
Конечно, всегда существует вероятность открытия новых эффективных, даже более эффективных, чем эксплуатируемые, месторождений. Особенно в эпоху географических открытий, когда людям стали доступны для освоения огромные слабозаселенные территории. В одном только XIX веке были найдены и освоены значительные месторождения золота: в Австралии, Калифорнии, Сибири, Южной Африке, на Аляске. Но, как бы то ни было, когда эти разовые возможности исчерпываются, экономическая система, в которой деньгами являются драгоценные металлы, будет хронически дефляционной.
Этот вывод верен для любого устройства экономики, независимо от того, произошла в ней промышленная революция или нет. Промышленная революция может на время снизить издержки на производство драгоценных металлов, но отменить долгосрочной тенденции ухудшения горно-геологических условий не в состоянии.
Однако промышленная революция имеет значение — она связана с резким, можно сказать, взрывным ростом производительности труда, а следовательно, и с быстрым ростом товарной массы. Вся эта масса товаров должна быть обслужена потребительскими деньгами, количество которых постоянно уменьшается из-за перераспределения в пользу финансового сектора, и пополняется лишь в той мере, в какой растет добыча драгоценных металлов. То есть в условиях промышленной революции дефляционные тенденции резко усиливаются.
К началу промышленной революции в мире существовало определенное количество добытых драгоценных металлов. Их добыча, конечно, продолжалась и дальше, но это неважно. Темп роста производимой товарной массы в любом случае превышал темп роста добычи золота, разве что в отдельные короткие периоды открытие новых месторождений давало разовые крупные вливания «свежих» денег в экономическую систему. И то — у меня нет статистики, да ее, наверное, и вообще нет — предполагаю, что большая часть добываемых драгоценных металлов все-таки приходилась на долю финансового сектора, так что в потребительский сектор попадали только издержки добычи плюс государственные сборы.
Так что в любом случае мы можем исходить из того, что после промышленной революции общий тренд цен был дефляционным. Но в разных частях экономики дело обстояло по-разному. В предыдущей лекции я говорил о ситуации в мировой экономике в терминах Запад — Восток и показывал, что по итогам промышленной революции начался мощный отток денег с Востока (при этом решающее значение играл отток потребительских денег), в результате чего там начался дефляционный спад.
Что касается Запада, то там ситуация была неоднозначной. С одной стороны, деньги мощным потоком шли с Востока на Запад. Но их изымал финансовый сектор. С другой стороны, финансовый сектор, увеличивая свои издержки на территории Запада, перераспределял эти ]деньги в потребительские.
Если бы реализация продукции капиталистического сегмента экономики осуществлялась только на территории Востока, то на Западе, до тех пор пока деньги на Востоке не закончились бы, должна была наблюдаться инфляция. Но поскольку значительная часть продукции продавалась внутри самого Запада, то что-то определенное здесь сказать трудно.
Дефляция, если и наблюдалась, была не такой сильной, как на Востоке. В разных странах ситуация могла быть разной в разное время, когда инфляция сменялась дефляцией и наоборот.
Но, как бы то ни было, в конечном счете глобальная дефляция должна была добраться и до Запада.
Кризисами принято называть пузыри и проявления глобальной дефляционной тенденцииЭто разные вещи. Первый глобальный дефляционный кризис капитализма |
Когда мы говорим об экономических кризисах, мы должны различать глобальную дефляционную тенденцию экономического развития и поверхностные явления, обычно именуемые пузырями. Пузыри, большие и маленькие, надуваются и схлопываются достаточно часто и иногда по совершенно странным с точки зрения последующих наблюдателей поводам вроде «тюльпанной лихорадки». |
В образовании пузырей и их схлопывании нет ничего особенно загадочного. Их динамика задается особенностями взаимного движения потоков финансовых и потребительских денег. Одна из схем пузыря может выглядеть следующим образом.
Финансовый сектор обнаруживает ранее не замеченную или только появившуюся возможность «откачать» потребительские деньги из экономики. Чтобы освоить эту возможность, он увеличивает свои издержки (осуществляет инвестиции) [125]. Эти издержки увеличивают количество потребительских денег, соответственно перспективы заработка начинают выглядеть еще более благоприятно. Это приводит к новому витку роста издержек, после чего ситуация выглядит еще более радужно и так далее. На самом же деле, единственные потребительские деньги, которые реально могли бы оправдать сделанные инвестиции, — это те деньги, которые были в самом начале. Все остальное — это вторичные доходы, продукт самого пузыря. Когда в конечном счете это выясняется, пузырь лопается. |
Конечно, я сильно упростил схему, в реальности речь чаще всего идет о сложных конструкциях и сложной системе потоков и мотивов участников. Пузырь обычно сопровождается усилением работы денежных (необязательно кредитных) мультипликаторов. Но на самом деле любой реальный пузырь можно свести к этой схеме, выделив тот сегмент потребительских денег, который являлся предметом «охоты», его реальный потенциал и механизм накачки этого сегмента финансовыми деньгами с последующим их сгоранием [126].
Если мы понимаем, что существует два типа денег, и их движение подчиняется различным закономерностям, то, как я уже сказал, в существовании пузырей нет ничего загадочного. А раз мы знаем, что пузыри — нормальное явление, то в большинстве случаев не так уж трудно их оценивать как таковые на стадии их формирования. Конечно, точно предсказать, когда пузырь начнет лопаться, обычно трудно, но понять, с чем мы имеем дело, почти всегда можно. Так что с содержательной точки зрения пузыри для меня интереса не представляют.
Но, как я уже сказал, есть глобальная дефляционная тенденция, которая в определенные моменты также дает о себе знать. Проблема заключается в том, что эти ее проявления обычно совпадают по времени со схлопыванием того или иного пузыря и в глазах внешнего наблюдателя все сводится именно к данному пузырю, его причинам и ближайшим последствиям.
Если говорить о кризисах серьезно, то нас должны интересовать именно проявления глобальной дефляционной тенденции и их анализ. Собственно, к этому я и приступаю.
Итак, до поры до времени Запад, или капиталистическая экономика, благодаря притоку денег с Востока (из некапиталистического сегмента экономики) с проблемой дефляции остро не сталкивался. Однако по мере расширения капиталистического сегмента и быстрого роста глобального товарно-денежного оборота возможность извлекать денежную прибыль из некапиталистического сегмента мировой экономики, подпитываемая бурным расширением транспортной доступности (в определенном смысле тоже пузырь), сокращалась, что должно было привести к глобальному кризису.
Он начался в 1873 году. Опять-таки временная рамка задана нам схлопыванием вполне конкретного пузыря — пресловутая паника 1873 года на Венской бирже. Но эта паника положила начало новому периоду развития мировой экономики.
Началась Великая депрессия — так ее называли современники. Потом название у этого периода отобрали, и теперь Великой депрессией называют кризис 1929-1933 годов (хотя реально он длился до конца Второй мировой войны). Сейчас этот период называют Долгой депрессией или, что, в сущности, подходит гораздо лучше, Великой ценовой депрессией.
Причиной Великой ценовой депрессии часто называют недостаток золота — я об этом уже говорил в одной из предыдущих лекций. С точки зрения неокономики, это действительно так. Мощности капиталистического сектора достигли такого уровня, что для покупки производимых на них товаров за пределами капиталистического сектора просто-напросто не осталось достаточного количества денег.
Обычно считается, что Долгая депрессия закончилась в 1896 году, что очень странно. Да, конечно, в этот период были открыты крупные золотые месторождения в Южной Африке (1886) и на Клондайке (правда, тут уже вроде бы после завершения депрессии — в 18981899 годах). Резко увеличилась добыча золота в России (Сибирь). Но на самом деле мы эти события можем смело игнорировать: сравнительно с достигнутыми объемами индустриальных мощностей это была капля в море.
Конечно, ни в каком 1896 году депрессия не закончилась. Уже в 1900 году разразился новый мировой кризис. В России он продолжался до 1903 года, а потом экономика еще 6 лет пребывала в депрессии. В 1904 году Торстейн Веблен написал книгу «Теория делового предприятия», где заметил, что, когда речь идет о состоянии американской экономики, наиболее часто употребляемым словом в последние десятилетия является слово «депрессия». В 1907 году разразился новый кризис. Великий австрийский экономист Й. Шумпетер встретил его в Египте, где до этого был свидетелем бурного экономического подъема — эти события подтолкнули его к написанию известнейшей книги «Теория экономического развития», в которой он предложил свою модель экономического цикла.
Еще этот кризис известен байкой про Дж.П. Моргана, который чуть ли не единолично выступил в роли кредитора последней инстанции для финансового сектора США, после чего была осознана необходимость иметь центральный банк для таких случаев, который и был создан в 1913 году под названием Федеральная резервная система.
Когда мы говорим о кризисе, тем более о таком длительном кризисе, который я в данном случае описываю, мы должны понимать следующее. Есть чисто экономический механизм, работа которого приводит к дефляционному кризису. Но ведь этот механизм работает не в безвоздушном пространстве. Есть еще и мировая политическая система, для которой кризис создает разного рода проблемы, и она реагирует на происходящее теми или иными способами. С кризисом начинают бороться, и результаты этой борьбы так или иначе сказываются. По крайней мере они смягчают кризисные явления и/или отсрочивают их проявление. В данном случае мы имеем дело как раз с таким явлением.
Давайте поймем, о каких мерах идет речь и какие последствия они имели.
Я выше уже говорил, что финансовый и потребительский сектора не изолированы друг от друга и между ними существуют каналы взаимодействия. В том числе по этим каналам идут и потоки финансовых денег в потребительские. В условиях дефляционного кризиса усиление мощности этих потоков будет способствовать смягчению кризисных явлений.
А что мы могли наблюдать в действительности? Давайте пройдемся по уже известному нам перечню потоков денег в потребительский сектор.
Издержки финансового сектора |
Заработная плата наемных работников является издержками финансового сектора (его капиталистического сегмента). И что же мы видим? 1870-е и особенно последующие годы — это период резкого обострения того, что в марксистской традиции называется классовой борьбой. В этот период идет бурный процесс образования и роста профессиональных союзов, оказывающих давление в сторону повышения заработной платы, то есть издержек финансового сектора. Все это происходит на фоне бурного роста социалистического движения (об этом чуть позже), мощь которого дополняет усилия профсоюзных лидеров, заставляя представителей финансового сектора и правительств с ними считаться. |
Итак, издержки финансового сектора, связанные с выплатой заработной платы наемным работникам росли, что сдерживало отток потребительских денег из экономики и препятствовало дефляции.
Есть еще один механизм, обеспечивающий переток финансовых денег в потребительские, связанный с издержками финансового сектора. Я о нем еще не говорил. Речь идет о банкротствах. Явление банкротства обычно рассматривают только с точки зрения взаимоотношений внутри финансового сектора: мол, другие инвесторы получают возможность скупить активы разорившейся фирмы по дешевке.
А что такое банкротство, если речь идет об операциях между финансовым и потребительским сектором (есть еще операции внутри финансового сектора, и они нам в данном случае не интересны)? Компания финансового сектора потратила деньги на оплату издержек, деньги перешли в потребительский сектор, там разошлись, а обратно полностью или частично не вернулись, не говоря уже о том, что компания не смогла получить свою прибыль, то есть уменьшить количество потребительских денег.
Если в финансовом секторе идет волна банкротств, то приток потребительских денег может идти с опережением по отношению к их изъятию более успешными компаниями финансового сектора. После того, как достаточное количество компаний финансового сектора разорится, передав часть своих денег потребительскому сектору, оставшиеся в живых компании могут начать потихоньку расширять свой бизнес по изъятию выросшего количества потребительских денег. Это, если хотите, простейшая модель экономического цикла.
Далее я чуть-чуть нарушу ранее установленный порядок изложения и сразу перескочу от общего анализа взаимодействия между финансовым и потребительским сектором к перераспределению денег между отдельными странами. Здесь, как мы помним, речь шла о внешней торговле и иностранных инвестициях.
Внешняя торговля |
Положительное торговое сальдо увеличивает количество потребительских денег внутри страны и препятствует развитию дефляционных процессов. Отрицательное сальдо способствует дефляции и застою в национальной экономике. В свое время это хорошо понимали меркантилисты, да и в описываемое мной время это было понятно многим, несмотря на господство воззрений классической политэкономии. |
Сейчас принято противопоставлять эпоху 1848-1873 годов как эпоху первой глобализации [127], когда европейские страны потихоньку начали признавать принципы свободной торговли, заключая двусторонние договоры и взаимно снижая пошлины на отдельные виды товаров, и последующую эпоху, когда под влиянием «вредных идей» произошел возврат к протекционизму. Вредные идеи здесь, конечно же, ни при чем, просто обстоятельства коренным образом изменились. Протекционизм есть естественная реакция на обострение дефляционного кризиса: это происходило в Великую депрессию 1929-1933 годов, да и в ходе этого кризиса такая опасность существовала. Не случайно главы «большой двадцатки» брали на себя обязательство не прибегать к протекционистским мерам (хотя всеми правдами и неправдами какие-то ограничения торговли все-таки вводятся).
В общем, на место постепенной либерализации мировой торговли пришли торговые войны. Особенно ожесточенной была франко-итальянская таможенная война, но поучаствовали все, даже Великобритания, которая ранее была самой ярой поборницей свободы торговли. Резко выросли таможенные тарифы и в США.
Нельзя забывать и об особенностях мирового политического устройства. Это была эпоха колониализма, эпоха колониальных империй, эпоха империализма — именно тогда этот термин стал широко употребляться. Метрополии распространяли режим торговых ограничений на свои колонии, и те, у кого колоний было мало или не было совсем, оказывались в худшем положении (ну, или им так казалось, потому что в сложившихся условиях владение колониями особых выгод принести не могло). Борьба за рынки принимала форму борьбы за колонии, за колониальный передел мира. Все это подталкивало Европу к большой войне, которая в конечном счете и случилась.
Перемещение издержек финансового сектора |
Напомню, что речь идет об иностранных инвестициях. Вспомним третий признак империализма из работы Ленина «Империализм как высшая стадия капитализма»: «...вывоз капитала, в отличие от вывоза товаров, приобретает особо важное значение». Ленин был не первый, кто обратил внимание на это обстоятельство, до него об этом писал Гильфердинг, чья книга «Финансовый капитал» считалась наиболее значимым марксистским экономическим произведением после «Капитала» Маркса.
Тут, правда, необходимо сделать целый ряд оговорок. Вывоз капитала, я об этом раньше уже говорил, изначально был инструментом распространения промышленной революции в европейских государствах, в США и ряде других стран. Богатые (номинально) страны закрывали свои рынки от английских товаров, и проникнуть на них можно было только за счет перемещения в них промышленного производства. Естественно, что в страны с низким уровнем цен капитал не вывозился — если они пытались закрыть свои рынки, то дешевле и эффективнее было послать туда войска.
Но в любом случае объемы вывоза капитала были велики и постоянно росли и в доимпериалистическую эпоху. Так стоило ли говорить о каком-то особом значении вывоза капитала в новую эпоху и даже объявлять этот фактор существенным признаком именно империализма? Что такого особенного случилось?
На мой взгляд, особенное, конечно же, случилось. Вопрос тут даже не в том, изменились или нет пропорции вывоза товаров и вывоза капиталов. Просто товары стало некуда вывозить. Те, кто мог производить товары промышленным способом, полностью насытили свои рынки, так что ввозить товары им было без надобности. А в непромышленных странах банально закончились деньги для покупки товаров из развитых стран.
А зачем тогда вывозился капитал? А на этот вопрос мы можем ответить, если вспомним то, что было сказано в пункте про издержки финансового сектора. Столкнувшись с давлением в сторону роста издержек финансового сектора и одновременно с невозможностью эти издержки окупить за счет расширения продаж на некапиталистических рынках, финансовый сектор начал искать страны, в которых можно было издержки финансового сектора снизить, то есть - где стоимость рабочей силы была бы меньше. Так что выражение «приобретает особо важное значение», которое употребил Ленин, на самом деле очень точно отражает сложившуюся в современной ему мировой экономике ситуацию.
Забегая вперед, скажу, что активизация вывоза капитала происходила и в более близкую к нам эпоху, когда экономическая система столкнулась с той же самой проблемой дефляционного кризиса (который, как это ни парадоксально прозвучит, принял форму стагфляции): в 70-е годы прошлого столетия начался массовый перенос производств из развитых в развивающиеся государства, и его темпы быстро нарастали вплоть до кризиса 2007 года.
Тут надо понимать, что перемещение издержек финансового сектора в страны с более низким уровнем стоимости рабочей силы, выгодное для отдельных компаний сектора, в целом способствовало только усугублению дефляционного кризиса в экономике в целом.
Снижение заработков и, следовательно, спроса в развитых странах не компенсировалось бурным ростом потребительского кредитования, как это происходило в более близкую к нам эпоху. Но об этом я расскажу чуть позже.
Перевод финансовых денег в потребительские через налоговый механизм |
Длительная и тяжелая депрессия создает значительные проблемы для политической власти. Я не буду сейчас углубляться в особенности политической борьбы той эпохи. Тут я только могу порекомендовать блестящую книгу известного историка XIX века Э. Хобсбаума, особенно ее второй («Век капитала») и третий («Век империй») тома. Там он хорошо показывает, что в период до Великой ценовой депрессии («Век капитала») традиционные, по своему характеру абсолютистско-феодальные политические структуры Европы в своем противостоянии «либеральным веяниям» опирались на массу относительно бедного населения, чье благосостояние росло благодаря развитию капитализма (и которое по народной традиции ставило этот рост доходов в заслугу государственной власти).
В период кризиса та самая масса бедного населения, которая до этого была опорой власти, оказалась в чрезвычайно тяжелом положении и перестала поддерживать привычный порядок. Социалистическое движение из относительно мелкой секты превращается в мощную политическую силу. Появляются массовые левые партии, постоянно расширяющие свое представительство в выборных органах власти. Радикалы требуют немедленной революции, и их призывы тоже находят поддержку. «Капитал» Маркса, практически не замеченный читателями в год его выхода (1867), становится необычайно популярным как раз в конце 1870-х и в последующие годы, превратившись в библию борцов за освобождение рабочего класса.
Правительства, чтобы смягчить накал противостояния, вынуждены расширять социальные расходы. Для этого требуются деньги, и деньги именно финансового сектора, поскольку, как я уже сказал, перераспределение через бюджет денег потребительского сектора нейтрально относительно проблемы дефляции. Так что в этот период мы можем наблюдать и рост налоговой нагрузки на финансовый сектор. Старые либеральные представления о государстве как исключительно «ночном стороже» были забыты.
Опять-таки, забегая вперед, отметим, что с аналогичными процессами мы сталкиваемся и сегодня. Правда, уровень налогообложения в большинстве развитых стран уже явно достиг максимально возможного. Кроме того, в условиях практически абсолютной мобильности капитала повышение налогов в одной стране ведет к уходу из нее компаний финансового сектора с их издержками. Кстати говоря, «особо важное значение вывоза капитала» в начале прошлого века также, по-видимому, было связано и с поиском более благоприятных налоговых юрисдикций. Так что прямое повышение налогов, хотя и обсуждается, а кое-где и вводится (вспомним историю с повышением налогов во Франции и метаниями Жерара Депардье), но сегодня эти возможности сильно ограничены. В нынешних условиях борьба за рост доходов государственных бюджетов принимает форму деофшоризации экономики.
Рост государственных расходов и налогового бремени был обусловлен и другими обстоятельствами, а именно начавшейся гонкой вооружений крупнейших европейских держав. Но об этом я уже говорил в разделе про внешнюю торговлю и борьбу за передел колоний. С точки зрения национальных группировок финансового сектора такие расходы были вполне оправданы и стоили тех денег, которые при этом тратились.
Государственный долг |
Возросшие расходы государств на социальную политику и подготовку к войне во многом покрывались за счет роста государственных долгов. Это было, пожалуй, наиболее действенное оружие против дефляционного кризиса. Финансовый сектор получал возможность, как ему казалось, надежно вложить свои деньги, не связываясь со все более сужающимся потребительским рынком. Потребительский сектор получал приток денег, что облегчало положение тех компаний финансового сектора, которые оставались на рынке.
Правительства надеялись на то, что будущие военные победы позволят расплатиться по займам. Они и попытались впоследствии эти надежды реализовать, возложив на проигравшие Германию и Австро-Венгрию бремя гигантских репараций и получив, согласно сразу же сделанному предсказанию Кейнса, новую войну спустя два десятилетия.
Таким образом, как мы видим, вольно или невольно, под давлением обстоятельств, были приняты все необходимые меры, направленные на то, чтобы обеспечить приток денег в потребительский сектор и смягчить течение дефляционного кризиса. Из всего перечня каналов пополнения потребительских денег мы не упомянули только потребительское кредитование. Оно тогда еще не было развито, но уже после Первой мировой войны потребительские кредиты стали заметным фактором экономической динамики, сначала в США, после Второй мировой — во всех развитых странах, а еще позже — почти повсеместно.
Как мы видим, большинство принятых мер было связано с усилением экономической роли и значения государственной власти. Учитывая характер государственной власти ведущих европейских государств (формально демократические страны вели себя ничуть не лучше имперских монархий) того времени, это не могло не закончиться войной. А что именно послужило поводом — совершенно неважно. Рано или поздно какой-нибудь повод нашелся бы.
Роза Люксембург о глобальном кризисе капитализма, сравнение ее концепции с неокономической |
Я бы хотел здесь немного отвлечься и вспомнить такого явно незаслуженно обходимого вниманием экономиста, как Роза Люксембург, и ее книгу «Накопление капитала» (1913).
Основной идеей, которую она разрабатывала и отстаивала в острейшей полемике внутри марксизма, была следующая. Капитализм, базирующийся на изъятии прибавочной стоимости, не может быть самодостаточной системой. Постоянное увеличение объемов производства сопровождается сужением внутреннего капиталистического рынка, и развитие капитализма возможно только за счет внешних, некапиталистических сегментов экономики.
По мере развития капитализма он во все больших масштабах вовлекает в себя элементы этой некапиталистической среды, преобразуя их на капиталистических принципах, и вынужден расширять взаимодействие со своей периферией. Однако поскольку в планетарном масштабе эта периферия конечна, то и капитализм как строй конечен. Рано или поздно он столкнется с границами своего развития, и тогда наступит системный кризис, который, как тогда считала Люксембург, и завершится социалистической революцией.
Как нетрудно увидеть, эти рассуждения Р. Люксембург в чем-то очень похожи на то, что я говорю. Правда, мой подход шире — я говорю не только про капитализм, но и про более общие принципы взаимоотношений между финансовым и потребительским сектором, который выступает для финансового сектора внешней средой. Капитализм — совокупность фирм — только один из сегментов финансового сектора, но в отношении него действуют те же самые принципы. И как финансовый сектор в целом ведет себя по отношению к своей среде, потребительскому сектору, то есть осуществляет постоянную экспансию, пока есть куда, то точно также и капитализм ведет себя по отношению к своей внешней среде, которая представляет собой потребительский сектор и некапиталистические сегменты финансового сектора.
Итак, разница в масштабе обобщений, но это и понятно, поскольку Р. Люксембург работала в рамках марксистского варианта классической политэкономии, в котором, как я уже говорил, прибыль возникает только в промышленности, а финансовый сектор описывается по-другому. Но это только означает, что Р. Люксембург пришлось столкнуться с серьезными теоретическими трудностями в ходе ее работы.
Отсюда вытекает и другая разница между выводами неокономики и концепцией Люксембург. Она связывала конец капитализма с физическим исчерпанием натуральных элементов капиталистической периферии. Поскольку в ее время к периферии относилась значительная часть территории и населения планеты Земля, то она предполагала, что системный кризис капитализма — дело отдаленного будущего.
С моей точки зрения, граница другая — денежная. Тут, конечно, можно упрекнуть Люксембург в том, что она совершенно не задумалась о том, откуда на периферии берутся деньги, которые постоянно перекачиваются в капиталистический сегмент экономики. Это тем более странно, что Марксу по поводу его моделей расширенного воспроизводства она вопрос «откуда берутся деньги» задавала и наглядно показывала, что удовлетворительного ответа у него нет.
Как бы то ни было, но в реальности граница капиталистического развития была достигнута гораздо раньше, и даже раньше, чем Р. Люксембург сформулировала свою теорию. Как я уже говорил, начало системного кризиса мы должны искать где-то в районе 1873 года, то есть когда самой Люксембург исполнилось два года.
Да, пролетарской революции тогда не случилось, хотя в 1880-е и 1890-е годы ее угроза стояла вполне реально. Но это не означает, что системный кризис не наступил. А что, две мировые войны мы считаем ничего не значащими детскими игрушками? Просто мы должны сделать вывод, что глобальный прогноз смены формаций оказался неверен.
Увы, к сожалению, мы и сегодня не знаем, что должно прийти на смену капитализму. Собственно, именно поэтому его кризис (неподходящее слово для почти 150-летнего процесса, лучше уж говорить «медленное умирание») длится так долго. Впрочем, сегодня, когда мы уже понимаем механизмы этого кризиса, можно надеяться, что поиск альтернативных путей пойдет быстрее.
Я лишь поверхностно затронул сейчас все то, что связано с Р. Люксембург, ее концепцией и местом в развитии экономической мысли. Там очень много любопытных и поучительных нюансов. Об этом можно прочитать целую лекцию, и даже не одну. Но, как мне уже не раз приходилось высказывать сожаление, все это далеко выходит за границы курса.
Отказ от золотого стандарта и поиск новых оснований для денег как реакция на дефляционный кризис.
Вернемся к тому, как шло развитие капитализма в дальнейшем. Не буду останавливаться без особой необходимости на послевоенных событиях, Второй мировой войне и периоде послевоенного восстановления. Тут нам важно понимать, что проблема дефляции вследствие отсутствия внешних по отношению к капиталистической системе денег, несмотря на все бурные политические события той эпохи, сама по себе рассосаться не могла. Она на время ослабевала, и тогда мировая экономика восстанавливалась, но потом дефляционные процессы вновь давали о себе знать, и экономика скатывалась в депрессию.
Все это время продолжалась и зародившаяся в период Великой ценовой депрессии тенденция усиления роли государства в экономике. Кейнсианство, возникшее в разгар Великой депрессии, придало этому процессу флер научной респектабельности. Все это завершилось началом нового витка дефляционного по своей сути (хотя и проявлявшегося в отдельные периоды как инфляционный) современного кризиса, который берет начало в конце 60-х годов прошлого столетия. Хотя я все-таки склонен рассматривать весь период с 1873 года по сегодняшний день как единый.
Пока же я хотел бы рассмотреть еще одно явление, впервые ярко проявившееся в ходе Долгой депрессии. Тогда начали появляться идеи, и даже были предприняты практические шаги к тому, чтобы отказаться от золотого стандарта вообще или, как это было в США в конце XIX века, перейти к биметаллизму, то есть дополнить золотой стандарт серебряным. То, что проблемой кризиса является нехватка денег, — было понятно уже тогда, правда экономическая теория по этому поводу ничего вразумительного сказать не могла и до сих пор не может. Как так не хватает денег, когда они просто-напросто удобный инструмент, облегчающий транзакции?
В принципе с этого момента начался поиск новых оснований мировой денежной системы. Правда шел этот процесс медленно и со скрипом, что понятно, поскольку поиски осуществлялись преимущественно методом проб и ошибок. В 1925 году Великобритания, чья валюта, уже скорее по привычке, считалась мировой валютой, вернулась к золотому стандарту. Сама она поддерживать золотой стандарт уже не могла и вынуждена была обратиться к ФРС США за помощью. Американский центральный банк эту помощь оказал, снизив ставку рефинансирования, в результате чего на американском фондовом рынке надулся гигантский пузырь, который и лопнул в 1929 году, дав толчок Великой депрессии (по версии Хайека).
Я вовсе не хочу сказать, что Великая депрессия или какие-либо другие кризисы капитализма являются результатом ошибок. Так думает подавляющее большинство ортодоксальных экономистов и даже многие критики ортодоксии, потому что уверены, что базовые принципы рыночной экономики сами по себе обеспечивают возможность бескризисного развития.
Это мне напоминает многочисленные рассуждения на тему о том, что вот, если бы ФРС и американское правительство вовремя оказали бы поддержку Lehman Brothers, то нынешнего кризиса могло бы и не быть. Ну и выяснения отношений по поводу того, было ли это сделано умышленно и в чем именно состоял умысел или была допущена ошибка и в каком именно месте. Конечно, сейчас, когда кризис продолжается вот уже несколько лет, эти разговоры поутихли. Как- то всем стало понятно, что масштаб причины и последствий просто несопоставим. В том-то все и дело: угроза дефляции — постоянный спутник современной экономической системы, а уж какой конкретный повод запустит механизм кризиса — дело десятое. С Великой депрессией 1929-1933 годов, а на самом деле продолжавшейся вплоть до окончания Второй мировой войны, было то же самое. Повод не важен, значение имеют фундаментальные причины.
Но вернусь к основной теме. Отказ от золотого стандарта назрел давно, но человечеству пришлось пережить две мировые войны для того, чтобы смириться с неизбежностью. Впрочем, отказ от золотого стандарта фундаментальных проблем современной экономической системы не отменяет ни в коей мере. Фидуциарные деньги дали больше тактического простора экономической системе — и она сполна воспользовалась открывшимися возможностями в период с 1980-х по 2007 год. Однако в конце этого периода мировую экономику поджидало очередное обострение дефляционного кризиса.
Чем определялось, какие страны попадут в число развитых, а какие — в число развивающихся.
О современном кризисе немного попозже, а пока давайте ответим на вопрос, который я поставил в конце предыдущей лекции.
Заключался он, если кто не помнит, в следующем. В ходе этого курса лекций я рассказал две истории: про взаимодействие развитых и развивающихся государств (лекции вторая и третья) и про распространение промышленной революции в Европе и США (лекция девятая). Структурно рассказы эти похожи — и там и там речь шла сначала о монокультурном (сырьевом) взаимодействии, потом — о переходе к инвестиционному взаимодействию.
Нарративы, повторю, очень похожие, однако концовка у них разная. Во втором случае относительно неразвитые страны становятся развитыми, а в случае с США — превращаются в центр современной экономической системы. В них наблюдается рост доходов населения и происходит конвергенция со странами-лидерами. В первом же случае ситуация выглядит гораздо менее оптимистично. Тут ни о какой конвергенции речи не идет.
Да, благосостояние населения увеличивается, но продолжает отставать от уровня, достигнутого в развитых странах. Даже Южная Корея, чьи экономические успехи на протяжении многих десятилетий бесспорны, не в состоянии преодолеть разрыв с развитыми государствами. Специально для таких случаев был придуман эвфемизм «ловушка среднего дохода».
Вокруг этого выражения наворочено много разных ученых слов и рассуждений, но суть проблемы проста и незамысловата. В какой-то момент стоимость рабочей силы достигает уровня, когда, даже с учетом того, что в стране и вокруг нее выстроена удобная инфраструктура взаимодействия с развитыми странами, она оказывается неконкурентоспособной с другими развивающимися странами, в которых стоимость издержек на труд существенно меньше. И хорошо еще, если развивающейся стране удается за счет грамотной политики и значительной доли удачи сохранить свой статус — на самом деле, никаких гарантий нет и быть не может.
Можно подумать, а некоторые так и делают, что разница заключается в государственной экономической политике. Мол, страны, которые стали развитыми, проводили протекционистскую политику, потому что тогда это было допустимо, а сейчас протекционизм осуждается. Надо разрушить ВТО, изменить принципы работы МВФ и Мирового банка, и тогда все станет прекрасно. Впрочем, примеры, когда в современном мире протекционистская политика приводит к устойчивому успеху, найти трудно. Да и вообще историй успеха после 1960-х годов существует немного, и чем они закончатся — это еще большой вопрос.
Протекционизм, конечно же, сыграл в свое время важную роль, но он мог быть эффективен только до тех пор, пока в мире оставались «свободные» потребительские деньги, не вовлеченные в капиталистический оборот. Те, кто успел включиться в процесс перекачки этих денег (или вовремя подсоединиться к нему в периоды послевоенных восстановлений), те смогли перескочить на новый уровень развития, хотя и не все смогли на нем удержаться.
Остальные оказались вынуждены взаимодействовать с развитым миром по модели, описанной мною во второй и третьей лекциях. Временные границы видны вполне четко.
Основной массив развитых стран сформировался к началу Великой ценовой депрессии. Это базовый исторический рубеж, хотя впоследствии были и другие, менее значимые.
Три основных фактора определяли, какие страны станут развитыми. Во-первых, это исходный высокий уровень номинальных цен и доходов [128]. Во-вторых, наличие необходимых для развития капитализма ресурсов. В-третьих — удобная с точки зрения доставки ресурсов логистика.
Включение стран в промышленную революцию сопровождалось строительством сети железных дорог, каналов, портов. В ходе послевоенных восстановлений наличие таких сетей способствовало тому, что инвестиции шли в первую очередь в эти страны. Те страны, в которых логистические сети вовремя, то есть до начала общего кризиса, не были построены, точно оказались за бортом индустриализации. Хотя и наличие дорог не всегда означало, что страна сможет присоединиться к пулу развитых стран. Потом, уже в основном после Второй мировой войны, дороги и прочие элементы инфраструктуры строились, но уже в рамках монокультурного или инвестиционного взаимодействия.
Сейчас попасть в число формально развитых стран могут только те государства, которые владеют важными и редкими для мировой экономики природными ресурсами и незначительным коренным населением. В первую очередь речь идет о топливно-энергетических ресурсах. Хотя в данном случае о развитости чаще всего можно говорить только формально, исходя из доходов на душу населения.
Предыстория современного экономического кризисаПеренос производства в развивающиеся страны и кредитная экспансия. |
Теперь я перехожу уже к описанию современного экономического кризиса. Во-первых, нам необходимо определиться с временными границами.
Вообще говоря, в описании кризисов в современной литературе практически полностью доминирует узкофинансовый подход. Разорился такой-то банк или компания, далее трудности стали испытывать его контрагенты, пошла цепная реакция, в том числе и в производственном секторе, — и начался кризис.
Такого рода описания невольно внушают мысль: а ведь банк мог и не разориться — в конце концов, это случайность. Цепная реакция могла быть остановлена (я уже упоминал про святочную историю о Дж. П. Моргане, своей волей остановившего таковую в 1907 году). В общем, все эти истории читаются как гимн идее идеального центрального банка, который мог бы и не допустить первоначального банкротства благодаря правильно организованному надзору и не допустить цепной реакции, вовремя предоставив финансовой системе необходимую ликвидность.
В общем, нет Бога, кроме Центрального банка, а Милтон Фридман, ну или какой-нибудь другой модный на текущий момент представитель экономической профессии — Пророк его. Так что вся задача экономической науки сводится к тому, чтобы сконструировать идеальный центральный банк, который будет оперативно решать все возникающие проблемы и вообще не допускать их появления.
Все это хорошо видно на примере сегодняшнего экономического кризиса. Огромное внимание уделяется эпизоду с Lehman Brothers и обсуждению перипетий вокруг него. Да даже и кризис считается кризисом 2008-2009 годов, то есть привязан к этому конкретному эпизоду, хотя, конечно, есть экономисты, которые помнят, что кризис начался годом раньше, в августе 2007 года, а проблемы на рынке субстандартной ипотеки появились еще раньше [129].
В таком подходе к описанию кризисов реальная экономика, то есть то, что происходит в потребительском секторе, оказывается вне поля зрения. Считается, что никаких проблем здесь нет и быть не может, реальный сектор обречен постоянно расти и только ошибки или недоработки в сфере регулирования кредитно-денежной политики могут ему в этом мешать.
С моей точки зрения, отдельные события в финансовом секторе не могут считаться причинами кризиса. В некотором смысле они даже на повод не тянут. Если мы будем серьезно подходить к анализу причин кризиса, пусть даже и в финансовой сфере, нам будет трудно остановиться, выстраивая цепочку событий.
Крах Lehman Brothers произошел в рамках ранее начавшегося кризиса субстандартной ипотеки. Сама субстандартная ипотека развилась на фоне низких учетных ставок ФРС, с помощью которых американский центральный банк пытался справиться с последствиями доткомовского биржевого краха. Но пузырь на рынке высокотехнологичных компаний вырос не сам по себе, а на деньгах, которые были выведены из развивающихся стран в ходе Азиатского экономического кризиса.
Опять-таки азиатский экономический кризис есть следствие избыточных вложений капитала и реализации стратегии carry-trade после краха японского пузыря в 1991 году. Чтобы понять японский пузырь, нам надо отойти еще дальше в историю и вспомнить соглашение в «Плаза» (1985). Ну и так далее. На самом деле, здесь пропущено множество промежуточных звеньев, не указаны дополнительные обстоятельства. Написать полную историю современного финансового кризиса с чисто финансовой точки зрения можно, но она будет выглядеть неполной. А главное, она будет порождать иллюзию, что всего этого можно было избежать.
Ну да, в реальной истории случилось некое событие, а могло не случиться. Лица, принимающие решения, в такой-то момент решили так, а могли бы иначе. И никакого кризиса, ни 2008 года, ни 2007-го, ни даже еще более ранних не случилось бы, и мировая экономика развивалась бы, как ей и положено, равномерно и поступательно.
При таком изложении истории трудно удержаться от разного рода конспирологических измышлений: почему были приняты те или иные решения, знали ли люди, их принимавшие, к каким последствиям эти решения приведут? Мы-то задним числом знаем, так почему бы не предположить, что и они знали или могли догадываться. Впрочем, с другой стороны, мы не знаем всей совокупности обстоятельств. Быть может, принимая то или иное решение, эти лица старались избежать каких-то угроз, которые на тот момент им казались более серьезными. И те угрозы не реализовались — поэтому мы про них ничего и не знаем. В общем, можно много извести бумаги и защитить не одну диссертацию, рассуждая на эти темы, только вряд ли это поможет понять происходящее и выработать какие-то действенные рецепты на будущее.
Такой способ рассказывания истории, хотя и возможен, но малопродуктивен. Поэтому я буду рассказывать ее по-другому, опираясь на ранее выработанное понимание экономических процессов, в частности на то, как взаимодействуют финансовый и потребительский сектора в экономике.
Восстановление мировой экономики после Второй мировой войны было более длительным и масштабным, чем после Первой. Тут сработал целый ряд причин, из которых я назову только четыре. Во-первых, были учтены ошибки, допущенные в ходе реструктуризации мировой экономики после предыдущей мировой войны. Не ставился вопрос об оплате военных долгов за счет репараций с проигравших государств. Значительная часть военных долгов была списана или реструктуризирована. Развитие экономики начиналось «с чистого листа» и при этом в рамках плана Маршалла были выделены значительные суммы на восстановление европейских экономик, в том числе и немецкой.
Во-вторых, восстановление мировой экономики шло уже полностью в рамках американской, более глубокой системы разделения труда. При этом, и это в-третьих, была разрушена старая колониальная система, сняты барьеры для мировой торговли, так что полем для операций финансового сектора стал весь мир (за исключением стран социалистического лагеря).
Ну и, в-четвертых, в экономической теории и практике, особенно в Европе, господствовало кейнсианство, то есть предполагалась активная роль государства в экономике, вплоть до создания институтов индикативного планирования и массовой национализации компаний. Правительства реализовывали масштабные социальные программы, боролись с бедностью и так далее.
Однако уже к концу 1960-х годов потенциал роста был исчерпан. Экономическое развитие стало сталкиваться с проблемами как на национальном, так и на международном уровне. Темпы роста стали замедляться, финансовый сектор испытывал трудности с возвратом вложенных в экономику денег. На этом фоне правительства в соответствии с кейнсианскими рецептами начали расширять социальные программы, то есть увеличивать объемы потребительских денег в экономике. Как выразился американский президент Ричард Никсон, «сегодня мы все кейнсианцы». Реакцией на это был рост потребительских цен и соответственно отток потребительских денег из финансового сектора, что еще более осложнило его положение.
Наступила эпоха стагфляции, когда одновременно наблюдался и застой в экономике, и инфляция — сочетание, которое в рамках традиционных моделей было невозможно.
Финансовый сектор начал активно искать возможности решения возникших у него проблем, и нашел их там же, где и почти столетием раньше. Помните: «вывоз капитала, в отличие от вывоза товаров, приобретает особо важное значение». Если до 1970-х годов взаимоотношения между развитыми и развивающимися странами были преимущественно монокультурными, то теперь они постепенно начали трансформироваться в инвестиционное взаимодействие.
Вспомним теперь, что мы говорили на второй и третьей лекциях, и о чем я уже упоминал в ходе нынешней лекции.
Глава 2. ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ РАЗВИТЫХ И РАЗВИВАЮЩИХСЯ ГОСУДАРСТВ. МОНОКУЛЬТУРНОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ
Глава 3. ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ РАЗВИТЫХ И РАЗВИВАЮЩИХСЯ ГОСУДАРСТВ. ИНВЕСТИЦИОННОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ
Для отдельных компаний финансового сектора перенос производства в страны с низкой стоимостью рабочей силы — необычайно прибыльная операция. Я тогда приводил расчеты: торговля с развивающейся страной в предельном варианте приносит финансовому сектору доход в 35 миллионов условных долларов, а перенос производства при тех же условиях — 750 миллионов.
Но эти 750 миллионов долларов — вычет из регулярно получаемых в развитой стране потребительских денег, сумма, на которую уменьшается совокупный спрос в мировой экономике. Так что перенос производства в развивающиеся страны только усугублял проблемы в развитых странах и для всего финансового сектора в целом, усиливая стагнацию. Это с одной стороны.
А теперь посмотрим на ситуацию с другой стороны.
Доходы финансового сектора (не всего, а отдельных его сегментов) начали бурно расти. Но их некуда было размещать. Сами операции по переносу производства в развивающиеся страны много денег не требовали. В сущности, мы можем в качестве базового рассматривать такой случай, когда, скажем, оборудование, необходимое для регулярной замены выбывающих мощностей на Западе, что уже было предусмотрено бизнес-планами, просто устанавливалось в развивающихся государствах.
То есть, по сути дела, для финансового сектора эта операция была как бы бесплатной. Деньги на замену оборудования так и так выделены в рамках обычных поступлений от бизнеса, а уж куда оно там устанавливается — это неважно. Конечно, какие-то дополнительные издержки финансовый сектор должен был нести — на создание инфраструктуры, взятки и так далее. Впрочем, начиная с какого-то момента сами развивающиеся страны начали соревноваться за привлечение иностранных инвестиций, создавая объекты инфраструктуры за свой счет, в крайнем случае за счет кредитов международных организаций или международной помощи [130].
Итак, финансовый сектор начинает получать гигантскую дополнительную прибыль, которую ему некуда вложить в рамках текущих бизнес-процессов. Собственно, мы знаем, куда эти прибыли были направлены.
1. Финансирование, так сказать, новых технологий. Как многим уже понятно, я с огромным скепсисом отношусь к шумихе по поводу инноваций и новых технологий. Смысл возникновения этой шумихи мне понятен. В какой-то момент у богатых дяденек завелось много-много денежек, и масса людей начала думать, как бы заставить их поделиться.
Конечно, изначальный импульс такого рода кампаниям дают энтузиасты-бессеребренники, которые сами искренне верят в то, что они проповедуют, и которые уверены, что их идеи способны преобразить мир131. Но как только кто-то, неважно почему, обратит внимание и выделит деньги, тут же появляется толпа тех, кто будет кричать: смотрите, имярек уже выделил деньги, уже сделал выигрышную ставку. За новой технологией будущее — кто не успеет, тот навсегда опоздает.
Я помню, как в начале нулевых годов появилась информация, что какое-то уважаемое подведомство ООН сообщило, что согласно его оценкам нанотехнологии являются самым перспективным направлением исследований. Я не поленился, посмотрел в первоисточник. Да, там такие слова были сказаны, хотя общий тон был более умеренный. Но самое главное, на основании каких данных делалась эта оценка. Не на основе реальных результатов, достигнутых нанотехнологиями. В докладе как раз подчеркивалось, что их нет и они нескоро появятся. А весь вывод базировался на том, что за последние несколько лет нанотехнологии лидировали по количеству средств, привлеченных на исследования в этой области. В общем, перспективность технологии определяется тем, сколько денег в нее влили, то есть успешностью рекламной кампании, чистым пиаром.
Кризис рынка высокотехнологичных компаний, унесший триллионы долларов инвестиций, был естественной расплатой за такой подход. Впрочем, как показывает опыт последних лет, должные уроки из этого кризиса не были извлечены, так что очередная расплата последует. А что? Денег в финансовом секторе сейчас стало меньше, но у кого-то они остались. Вкладывать их опять-таки некуда. А система уже сложилась — надо только постоянно подкидывать новые модные темы.
Я не хочу сказать, что вложения в новые технологии вовсе уж бесполезны. Обильные денежные вливания куда бы то ни было какой-то результат могут дать. И IBM, и Microsoft, и Apple, и некоторые другие реально успешные компании информационного сектора — не фикция. Но их финансовые результаты просто несопоставимы с общим количеством средств, вложенных в эту отрасль. В целом же она убыточна и будет приносить убытки и впредь.
Можно указать отрасли, в которых применение информационных технологий действительно принесло и гигантский рост производительности, и значительный рост доходов. Прежде всего, это банковская отрасль, которую информационные технологии действительно преобразили до неузнаваемости. Понятна и ошибка финансистов — они реально видели, что дает развитие новых технологий для их бизнеса, и предположили, что такой же эффект может быть получен всюду. А это оказалось далеко не так.
Но нет худа без добра. Гигантские вложения финансового сектора в новые технологии, пусть даже и бесплодные (вспомните, что я говорил раньше о банкротствах), способствовали активному перераспределению финансовых денег в потребительские, и способствовали поддержанию спроса в развитых странах.
2. Потребительское и ипотечное кредитование. В сущности, это единственный рынок, на котором компании финансового сектора могли рассчитывать заработать в тех условиях, которые сложились в мировой экономике к 1970-м годам. Причем речь шла именно о рынке развитых стран, где население было богато, обладало определенными накоплениями, так что риски невозврата кредитов были низки. Опять-таки на Западе потребительские кредиты уже укоренились как часть культуры экономической жизни.
Конечно, в связи с переносом производства в развивающиеся страны доходы населения должны были падать, и они действительно по крайней мере не росли. Семейные доходы, да, увеличивались, но только потому, что женщины массово пошли на работу (в 1960-е годы это было редкостью).
Но доходы снижались не сразу и не у всех. К тому же в образовывавшемся пузыре возникали вторичные доходы (я об этом уже говорил). А пока о самом пузыре. По мере роста масштабов переноса производства в развивающиеся страны количество денег у финансового сектора тоже быстро росло. Направление их использования было одно — кредитование, поэтому неудивительно, что ставка процента постоянно снижалась. Снижение ставки процента делало кредиты более доступными. Более того, постоянное снижение ставки, став нормой, способствовало тому, что потребители теряли бдительность. Действительно, ранее взятый кредит всегда можно было рефинансировать по более низкой ставке, уменьшая текущие выплаты, так что величина задолженности перестала быть жестким ограничителем. В конечном счете банки стали кредитовать кого ни попадя.
В общем, на протяжении значительного периода времени, практически четверти века, шел прирост задолженности потребительского сектора перед финансовым, что способствовало увеличению потребительских денег в экономической системе. При этом ставки процента устойчиво снижались.
3. Постоянное снижение ставки процента поощряло залезать в долги не только потребителей, но и правительства. Для политиков наступило золотое время. Проблемы решались сами собой. Можно было снижать налоги, перетягивая на себя интерес финансового сектора, чтобы он переносил свои издержки в страну. Тогда в моде была кривая Лаффера, якобы показывающая, что высокий уровень налогообложения способствует не росту, а наоборот, снижению поступлений средств в бюджет. И что если правительство хочет увеличить доходы, ему следует скорее снижать налоги [132].
В принципе, учитывая, что низкий уровень налогообложения экономит издержки финансового сектора, определенная доля правды в таком рассуждении есть. Впрочем, этот принцип мы должны рассматривать не применительно к изолированной стране, а ко всем странам сразу. Ведь ничто не мешает другим странам поступить таким же образом — и тогда снижение налогов всем вместе принесет снижение бюджетных доходов. Но это рассуждение требует понимания необходимости выделения финансового и потребительского сектора и умения анализировать взаимоотношения между ними.
Временно (как казалось) выпадающие доходы можно было компенсировать за счет наращивания государственных долгов, как опять-таки казалось, тоже временного. Считалось, что когда доходы бюджета вырастут, появится возможность расплатиться с долгами и держать уровень задолженности под контролем. Но поскольку все проводили примерно одну и ту же политику, то снижение доходов становилось постоянным и долги только накапливались.
Накапливались они и под влиянием других дурацких идей, которых много расплодилось в то благословенное время. Считалось, что инвестиции в инфраструктуру помогают экономическому росту. Здесь рассуждали точно так же: возьмем в долг, построим инфраструктуру, пойдет экономический рост, появятся деньги, чтобы расплатиться с долгами. Вот Испания сейчас и не знает, что ей делать с пустыми аэропортами и дорогами, ведущими в никуда. Но ее опыт, судя по всему, мало чему научил Китай.
Еще модно было вкладываться в «человеческий капитал», в «инфраструктуру инноваций», да мало ли куда. В мире работают сотни тысяч экономистов, возможно, что счет идет на миллионы. Они только тем и занимаются, что без конца придумывают новые факторы экономического роста, и все эти факторы требуют денег, которые правительства охотно давали, поскольку реально это практически ничего не стоило.
Конечно, иногда раздавались трезвые голоса, предупреждавшие о том, что бесконечно наращивать долг опасно. Америка при Клинтоне даже начала сокращать уровень задолженности, что, впрочем, длилось недолго. Из крупных экономик одна только Великобритания воспользовалась эпохой процветания, чтобы снизить уровень государственного долга — однако когда она оказалась вынуждена предоставить помощь своему банковскому сектору, все достигнутые успехи сошли на нет.
Для стран-членов еврозоны было установлено ограничение, согласно которому ежегодный уровень дефицита бюджета не должен превышать 3% ВВП — иначе штрафы и другие санкции. Впрочем, до 2008 года никто на это правило внимания не обращал, в том числе и Германия, которая только после кризиса спохватилась и начала требовать его неукоснительного выполнения. Впрочем, как показывает опыт Греции, да и не ее одной, обойти ограничения труда не составляло. Финансовый сектор, заинтересованный в том, чтобы хоть куда-то «надежно» разместить постоянно растущие доходы, был готов предоставить любые инструменты так, чтобы деньги были взяты, а в отчетности все бы выглядело благопристойно.
Но, каковы бы ни были мотивы и реальные результаты, рост государственной задолженности перед финансовым сектором способствовал притоку потребительских денег в экономику.
4. Я не буду говорить про это направление подробно. Потому что подробно — это написать еще одну книгу. Я планирую это сделать, а пока лишь несколько замечаний общего порядка.
До сих пор когда я говорил о схеме работе финансового сектора: Д — Т — Д', я все время предполагал, что источником Д’ являются потребительские деньги. Это понятно, поскольку я описывал финансовый сектор в целом и его взаимодействие с потребительским сектором в целом. Но для отдельной компании финансового сектора в общем-то все равно, откуда получать свой Д’. И если она сталкивается с затруднениями, получая его в потребительском секторе, то почему бы не получать его внутри финансового сектора.
Многие институты финансового сектора на самом деле и созданы для того, чтобы зарабатывать деньги внутри финансового сектора: они обслуживают тех, кто зарабатывает Д’ в потребительском секторе и получают за это свое вознаграждение (опять-таки подробнее получится целая книга). Но можно зарабатывать и просто перераспределяя в свою пользу деньги внутри финансового сектора.
Если мы смотрим на финансовый сектор в целом, то такая стратегия выглядит как то, что происходит в игорном доме. Но ведь и термин «экономика казино» применительно к ситуации в финансовом секторе в свое время употреблялся весьма активно, особенно в эпоху корпоративных скандалов, начавшихся с банкротства компании «Энрон». Просто потом в дело вступили другие, более мощные факторы, но ведь механизм экономики казино и мотивы участвовать в ней никуда не делись.
Как будет выглядеть для внешнего наблюдателя чисто гипотетическая, можно сказать, абстрактная ситуация, когда финансовый сектор не взаимодействует с потребительским сектором и полностью замкнут внутрь самого себя? В потребительском секторе ничего не будет меняться, цены будут стабильны (демографический рост и другие экзогенные факторы игнорируем). А вот внутри финансового сектора будет идти своя бурная жизнь. Там ведь есть свои собственные внутренние цены — цены активов, и они будут постоянно меняться, то расти, то падать.
Что по этому поводу скажет наш гипотетический внешний наблюдатель, окинув взглядом ситуацию в обоих секторах стразу? Он скажет, что ситуация в финансовом секторе полностью оторвалась от ситуации в потребительском секторе (поскольку наш наблюдатель не сведущ в неокономике, то он употребит выражение «реальный сектор»).
Но ведь именно это говорили и продолжают говорить многочисленные реально существующие наблюдатели как в докризисную эпоху, так и после нее, характеризуя ситуацию в экономике в целом.
Я, собственно, лишь объяснил, почему это наблюдение верно и почему так происходит.
При этом надо понимать, что независимо от того, зарабатывает деньги финансовый сектор в потребительском секторе или внутри самого себя, его деятельность связана с издержками (опять-таки не забудем про то, что раньше говорилось про банкротства). И эти издержки пополняют потребительские деньги. То есть, замыкаясь на себя, финансовый сектор часть накопленных денег переводит в потребительский сектор.
Современный экономический кризис |
Таковы были основные, на мой взгляд, тенденции, характеризующие экономическое развитие в предкризисные четверть века. Еще раз напомню: в основе лежал процесс перемещения производства в развивающиеся страны с низкой стоимостью рабочей силы. В результате финансовый сектор начал получать огромные доходы, которые размещал в развитых странах, что и способствовало поддержанию глобального спроса в мировой экономике. Однако поддержание всего этого механизма на ходу требовало, чтобы доходы финансового сектора от взаимодействия с развивающимися странами постоянно росли. Только при этом условии можно было снижать ставку процента, что стимулировало бы расширение кредитования в развитых странах и помогало бы мировой экономике не свалиться в дефляционный кризис. Однако, начиная с какого-то момента времени, эти доходы расти перестали. |
Та ниша, на которую ориентировался финансовый сектор, а именно гигантские запасы дешевой рабочей силы в Китае и других государствах Юго-Восточной Азии (при определенных требованиях к наличию инфраструктуры), постепенно начала вырабатываться. Доходы работников в задействованных странах, а значит, и издержки финансового сектора начали расти, уменьшая прибыль и снижая возможности финансового сектора кредитовать потребителей в развитых странах на прежних условиях.
Круг допустимых заемщиков начал сужаться, а ставка процента, вместо того чтобы снижаться, как она это делала долгое время и к чему все привыкли, начала расти. Те, кто набрал кредитов в расчете на то, что ему удастся, когда наступит время, перекредитоваться на более выгодных условиях, либо не смогли расплатиться, либо вынуждены были снизить свое потребление.
Опция «не смогли расплатиться» спровоцировала финансовый кризис, опция «снизить потребление, чтобы расплатиться» повлекла за собой дефляционный экономический спад. Все это происходило одновременно, и одна тенденция усиливала другую. Вот, в сущности, и все, что произошло с мировой экономикой начиная с 2007 года.
Следует отдать должное политическим и денежным властям ведущих стран мира. Они действовали оперативно и достаточно эффективно. Что, впрочем, неудивительно, так как весь инструментарий известен еще с эпохи Великой ценовой депрессии (и даже еще раньше) и опыт его использования за почти 150 лет накоплен значительный. Конечно, требовалась координация действий, однако способы такой координации были наработаны давно в рамках существования «большой семерки» промышленно развитых капиталистических государств. Эти методы были перенесены на более широкой круг государств («большая двадцатка»), что также было правильно, поскольку число влиятельных участников мирового экономического процесса за время переноса производства в развивающиеся страны расширился.
Наверное, что-то можно было сделать лучше, что-то вообще не надо было делать. Где-то решения принимались быстро и оперативно, где-то, например в Европе, они вязли в бюрократическом болоте и экономических предрассудках. Можно упрекнуть экономистов и экспертов в том, что они проспали начало экономического кризиса в 2007 году, хотя снижение на рынке недвижимости США было очевидным, и не предвидеть, к каким последствиям оно может привести, при наличии хотя бы минимального здравого смысла было нельзя. Потом, когда ситуация в августе 2007 года обострилась, масштабы проблем были многократно занижены. Я хорошо помню, как весной 2008 года всех пытались убедить, что основные трудности позади и экономика США вместе с мировой уже выкарабкивается из той небольшой ямки, в которую невзначай попали. Так что, когда мировая экономика после краха Lehman Brothers вошла в пике, мало кто оказался к этому готов.
Неокономики, в том виде, в каком она представлена в этих лекциях, еще не существовало. Она представляла собой несколько общих, лишь немного развернутых суждений, но даже они тогда позволяли понять, что речь идет о действительно серьезном, можно сказать, системном кризисе. Но это так, к слову.
Как ни оценивать оперативные действия политических и денежных властей в условиях кризиса, в их основе лежали и до сих пор лежат ложные представления о перспективах и возможностях мировой экономики.
У ортодоксальной экономической теории и у неокономики существуют серьезные расхождения по поводу того, как рассматривать и описывать экономические кризисы и какие выводы из этого делать. Для ортодоксальной экономики кризисы — это просто заминки на пути неуклонного поступательного роста экономики, что является ее естественным состоянием.
Эти заминки бывают кратковременными, бывают почему-то — вон, до сих пор по поводу причин и характера Великой депрессии идут жаркие споры — длительными и тяжелыми. Тем не менее все это не более чем временные трудности одного и того же порядка. Вспомним, с каким азартом экономисты обсуждали вопрос о том, какую букву латинского алфавита подобрать для описания нынешнего кризиса: V, U, L, W и так далее. Мол, на какой из ранее случавшихся кризисов похож этот.
А раз кризис такой же, как и другие, то рано или поздно мировой экономический рост восстановится. Пессимисты, правда, призывают не забывать о том, что Великая депрессия завершилась мировой войной и только пытаются угадать, кто, с кем и по какому поводу будет воевать. Прочие же уже слегка поднадоели своими мантрами про восстановление мировой экономики, признаки которого они регулярно находят, чтобы потом вновь отложить чаемый момент на более позднее, но не такое уж и отдаленное время.
По мере того как выход из кризиса из года в год переносится, некоторые начали поговаривать о наступлении эпохи «новой нормальности». Мол, низкие темпы роста экономики теперь будут всегда, и в этом нет ничего страшного. Ну да, особенно для развивающихся государств и их жителей. Раньше, далеко не у всех, но у некоторых была хоть какая-то надежда, что у них есть шанс в относительно короткое время выбраться из нищеты.
Теперь же они должны уповать исключительно на то, что ортодоксальная экономическая наука права и каждая страна, поднатужившись и опираясь на собственные силы, в течение одного-двух столетий сможет развить свой внутренний рынок и построить такую же экономику, какая есть в развитых странах.
Но это пока так, колебания вокруг генеральной линии. Генеральная же линия все еще заключается в том, что надо пережить тяжелые времена, а потом все наладится.
Для неокономики, как нетрудно понять из моего рассказа, проблема заключается не в дефляционных кризисах. Если мы рассматриваем экономические процессы с точки зрения взаимодействия финансового и потребительского секторов, то мы видим, что такое взаимодействие постоянно порождает дефляцию и создает стимулы для вывода денег из оборота. С точки зрения неокономики предсказывать кризисы — довольно-таки бессмысленное занятие. Условия для них всегда присутствуют. Загадочны не кризисы, загадочен экономический рост.
Интерес представляют как раз причины, по которым экономика все-таки в какие-то периоды времени растет. К оценке нынешнего состояния мировой экономики я подхожу именно с этой точки зрения.
Возможен ли рост? |
Как и почему мировая экономика может начать расти в современных условиях? До промышленной революции рост производства определялся специализацией в использовании природных ресурсов и вовлечением новых территорий с их эффективными ресурсами в экономический оборот. Сегодня надеяться на этот источник развития смысла нет. Я не хочу сказать, что новые крупные геологические открытия невозможны. Но очень трудно себе представить, каких масштабов должны быть такого рода открытия, чтобы дать импульс махине мировой экономики с ее гигантскими объемами потребления ресурсов. Скорее все-таки мы будем сталкиваться с постепенным ухудшением ситуации с ресурсной обеспеченностью экономического развития. |
Промышленная революция дала новый мощный источник экономического развития — углубление разделения труда. Оно худо-бедно, с перебоями и жесточайшими кризисами обеспечивало экономический рост до конца 60-х годов прошлого столетия. При этом произошел переход от английской модели разделения труда, исчерпавшей себя к последней четверти прошлого столетия, к американской, которая придала углублению разделения труда новый импульс. Я достаточно подробно рассказал, как это было. И совершенно очевидно, что для появления новой модели разделения труда в сегодняшнем мире нет никаких оснований.
Как мы помним, в основе перехода к более высокому уровню разделения труда находился многолюдный рынок с более высоким уровнем сначала реальных, а потом и номинальных доходов населения. Китай еще более многолюден, чем США в XIX веке, но его развитие определяется как раз низким уровнем доходов населения. Так что тут прорывов в уровне разделения труда ожидать не следует.
В лекции про научно-технический прогресс я говорил, что переход на новый уровень разделения труда расчищает дорогу новым машинам и технологиям. Я не могу сказать, что этот потенциал американской системы разделения труда полностью исчерпан. Технические улучшения в отдельных производствах происходили и в 1970-е, и в последующие годы. Будут они происходить и дальше. В каких-то узких направлениях вполне возможны и прорывы. Но основной потенциал технических усовершенствований, связанных с достигнутым ныне уровнем разделения труда, уже исчерпан. Так что научно-технический прогресс вряд ли может стать источником экономического роста, разве что сменится его модель. Не случайно же говорят об «инновационной паузе». Про потенциал технологий, которые стали популярными в эпоху изобилия денег финансового сектора, я уже говорил и повторяться не буду.
С середины 70-х годов XX века произошел переход к новой модели. Я ее также описал. Назвать это моделью экономического развития язык не поворачивается. Трудно даже подобрать какой-то один фактор, который мог бы эту модель охарактеризовать. Тут целая совокупность факторов: и перенос производства в развивающиеся страны, и кредитная накачка развитых экономик как по линии потребительских, так и по линии государственных долгов. Тут и мощные межвременные перераспределения ресурсов экономического роста. Собственно, речь идет не столько о модели развития, сколько о модели перераспределения [133]. В мировой экономике произошли гигантские структурные сдвиги, во многом породившие иллюзию ее развития (реальное развитие, конечно, было, но весьма умеренное — см. примечание). В 2007 году эта модель перестала работать. Сегодня усилия политических и денежных властей направлены на то, чтобы эту перераспределительную модель запустить вновь. Давайте оценим, есть ли для этого реальные возможности. |
У истоков перераспределительной модели лежит, как я уже сказал, перенос производств из развитых стран в развивающиеся, который резко увеличивает доходы финансового сектора. Значительная часть производства, та, которую можно было перенести, которая требует от работников совершения простых операций, а также удобная с точки зрения логистики, на сегодняшний день уже перенесена. Какой-то потенциал тут, наверное, есть, но он явно не тот, который был в докризисные годы.
На самом деле, сейчас на повестке дня стоит скорее вопрос о переносе производств из развивающихся стран, в которых стоимость рабочей силы существенно выросла, в те развивающиеся страны, где она этого еще не сделала. Условно говоря, из Китая обратно в Мексику, а также во Вьетнам, Таиланд, Индонезию, Бангладеш. А еще наготове находится Индия с ее населением, сравнимым по численности с китайским, но гораздо более молодым по возрасту.
Так что какие-то движения в географическом распределении производства мы еще увидим. Здесь интересно, сможет ли пережить эту волну переноса производства Китай, в котором за предшествующие годы образовался целый ряд пузырей: жилищный, кредитный и так далее, а также какие последствия это будет иметь для самого Китая и всего мира в целом.
Если китайская экономика рухнет, то, конечно, это даст мощный импульс экономикам ряда развивающихся и даже развитых стран — тем же странам европейской периферии. Другое дело, что для восстановления докризисной модели этого будет совершенно недостаточно. Доходы финансового сектора от переноса производства из одних развивающихся стран в другие будут гораздо меньше, в первую очередь из-за меньшей разницы в стоимости рабочей силы.
Так что значительного роста денежных потоков, которого раньше хватало и на безумные инвестиции в новые технологии, и на поддержание огромных объемов потребительского кредитования, и на кредиты правительствам, и все это при долгосрочном снижении стоимости заемных денег, — ничего этого больше не будет. Даже если мы будем исходить из того, что масштаб процесса перемещения производства будет сравним с докризисным, его эффективность будет в разы меньше.
Центральные банки теоретически могли бы восполнить недостаток средств финансового сектора за счет эмиссии и сохранения низких процентных ставок — но это только теоретически. Тех объемов денег, которые сегодня эмитируются, едва хватает на то, чтобы как-то справиться с проблемами, источник которых лежит в докризисных временах. Для того чтобы обеспечить рост, хотя бы отдаленно сравнимый с докризисным, необходимо объемы эмиссии также значительно увеличить, но на этот шаг сегодня денежные власти пойти не могут. Во-первых, они сами к этому морально не готовы, во-вторых, к этому не готовы и рыночные агенты. Доверие к деньгам в мире и так сильно снизилось, и дальнейшее наращивание эмиссии в этих условиях может повлечь за собой катастрофические последствия. Уже третий раунд количественного смягчения (QE-3) ФРС США было трудно «продать» публике. А когда потребуется очередной раунд, а он почти наверняка потребуется, объяснить свои действия чиновникам ФРС будет уже невозможно.
Но будут ли центральные банки эмитировать необходимые суммы или финансовому сектору придется оперировать одними только существенно ужавшимися доходами от переноса производства, даже в этом последнем случае разместить финансовые деньги по прежним каналам будет очень трудно. Доходы населения в развитых странах давно застопорились и потихоньку снижаются, уровень закредитованности потребителей остается высоким. После 2007-2009 годов он слегка снизился, но недостаточно для возобновления работы старой модели. Расти от этой базы сильно не получится, к тому же и сами потребители, и институты финансового сектора после кризиса по-другому оценивают потенциальные риски. Правительства тоже опасаются наращивать долги.
С моей точки зрения, восстановить старую модель экономического роста не получится. |
Я не являюсь сторонником той точки зрения, что в мировой экономике обязательно, причем в самом ближайшем времени, может случиться катастрофа «и мы все умрем». В распоряжении политических и денежных властей находится достаточно рычагов для того, чтобы держать ситуацию под контролем. Какие-то их них уже используются, о многих пока никто серьезно не задумывался.
Конечно, я не могу не испытывать известных опасений. Как и всегда в период дефляционного кризиса, многое зависит от действий государств, то есть от конкретных людей, принимающих решения. Вероятность ошибок, особенно в условиях, когда у всех в головах есть одна, причем явно ущербная модель экономики, высока. И цена таких ошибок может быть огромна. Ситуация осложняется еще и тем, что решения принимаются не в безвоздушной среде и чиновники вынуждены оглядываться на общественные и экспертные мнения, которые по большей части являются ошибочными, не говоря о том, что безответственными.
Так что ситуация двойственная. Объективно запаса прочности мировой экономики может хватить надолго. Да, она будет двигаться по принципу «шаг вперед — два шажка назад». Где-то будут наблюдаться незначительные и кратковременные улучшения, где-то — ухудшения. Я здесь не рассматриваю проблему китайской экономики, которая объективно на сегодняшний день является самой существенной угрозой стабильности мировой экономики. А вот с субъективной стороной вопроса дело обстоит не очень хорошо. Серьезные ошибки уже были сделаны — с моей точки зрения, в основном в Европе, — и их последствия еще могут серьезно сказаться. Ошибки будут делаться и в будущем — и с этим никто ничего поделать не может.
Некоторые из них могут оказаться фатальными. Так что бдительность терять нельзя ни в коем случае.
Полагаю, что если небольшой экономический рост в отдельные периоды и в отдельных регионах и возможен, то его источником может быть только увеличение государственного долга. При этом, чтобы избежать долговых кризисов, центральным банкам придется время от времени брать на свой баланс все больше и больше государственных обязательств. Они и сейчас это делают, однако такие меры рассматриваются как чрезвычайные и временные. На самом деле, это должно стать рутинной практикой. Само собой разумеется, должны быть выработаны правила такой политики, которые позволяли бы избежать скатывания в инфляцию. Пока для большинства государств такой угрозы нет (а Япония так даже и мечтает о том, чтобы в ней началась инфляция). Но в дальнейшем такая угроза может появиться, и лучше готовиться к ней заранее.
Существует ли какая-то другая модель экономического роста в рамках сложившихся экономических сущностей и институтов? Я ее не вижу, но это не значит, что ее нет. Но поверить в ее осуществимость я смогу, если она будет обоснована с точки зрения тех закономерностей экономического развития, которые я описал в данном курсе лекций.
Также уровень разделения труда повышался в сфере доведения товаров до конечных потребителей - в торговле, общественном питании и вообще в сфере обслуживания.
Все это, конечно, способствовало росту производительности, но далеко не в тех масштабах, как в эпоху становления и распространения американской системы разделения труда.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ |
У многих читателей этой книги, наверное, возникает вопрос примерно следующего характера. Хорошо, допустим, что мы согласились, что перед нами новая экономическая теория. Тогда что из нее следует? Проблемы мировой экономики хорошо известны и, в общем-то, неважно, каковы их причины. Мы-то хотели услышать от автора, что со всем этим делать. Помогает ли новая теория ответить на этот вопрос, и как именно? |
Это вполне естественная и предсказуемая реакция. Всеобщая привычка задавать этот вопрос есть, на мой взгляд, одна из самых серьезных проблем, лежащих в основе современного экономического, да и в целом общественного кризиса. Для себя я давно понял бессмысленность и, как это не покажется парадоксальным, непродуктивность этого вопроса и стремления во что бы то ни стало на него ответить.
Для меня гораздо важнее найти ответ на другой вопрос: кто и почему вообще будет что-то делать. Вопрос «кто» первичен, он задает исходные рамки, а «что» есть простое следствие из полученного на него ответа.
Как экономисту, мне было понятно, что надо делать. Надо было понять природу экономического роста, который мы наблюдали на протяжении последних двухсот с лишним лет, выяснить, почему он стал возможен, разобраться, является ли рост имманентным свойством экономической системы, оценить нынешнее состояние мировой экономики и определить, может ли возобновиться процесс экономического развития в рамках сложившихся механизмов.
Результаты этой работы представлены в настоящей книге. С точки зрения многих, они не очень утешительны. Принято считать, что экономика, любая, обречена на рост. По крайней мере, такая экономика, которую принято называть «современной». Это в несовременных экономиках существовали какие-то препятствия для роста. В современных обществах они устранены, и ничто не мешает экономике проявить присущее ей от природы свойство развиваться. В общем, все в рамках теории модернизации, различные вариации на тему которой и дают разнообразные ответы на вопрос «что делать».
Даже рекомендации теории модернизации не всегда находят своего адресата в реальном мире. Но они помогают его созданию. Некий политический деятель вполне может воспринять предлагаемую ему концепцию и попытаться собрать вокруг нее коалицию заинтересованных лиц. Его преимуществом будет непоколебимая уверенность в том, что он стоит на верном пути. Экономика не расти не может — порукой тому многочисленные примеры и история экономического развития на протяжении последних столетий. Надо только убрать с дороги то, что мешает неуклонно двигаться вперед.
Не правда ли, что такая картина внушает оптимизм и не может не порождать надежду на лучшее будущее, даже если текущая реальность неприглядна. Кто-нибудь, кто решит проблемы, рано или поздно да найдется, а экономисты пусть придумывают убедительные обоснования того, что этому кому-нибудь надо делать.
Если экономика действительно обречена на рост, то такой подход к реальности вполне правомерен. А что, если нет?
В основе экономического роста последних двух столетий лежит уникальное стечение обстоятельств самого различного характера в мировой экономической системе и ее отдельных частях. В результате экономика Запада получила мощный импульс, который был поддержан рядом других благоприятных сопутствующих обстоятельств. В отдельные периоды могло сложиться впечатление, что рост стал самоподдерживающимся. Однако на самом деле это не так.
Действие первоначального импульса рано или поздно должно было утратить свою силу. Вот уже долгое время видимость экономического роста поддерживается мощными перераспределительными процессами внутри экономической системы, действенность которых также оказалась исчерпанной, а последствия — весьма опасными.
Главный вывод этой книги заключается в том, что экономическая система сама по себе не обладает свойством постоянно расти и развиваться. Если внешние обстоятельства складываются удачно, то экономика этим непременно воспользуется (этой-то способностью она обладает), и мы будем наблюдать рост. Если внешние условия будут очень благоприятными, то экономика продемонстрирует нам длительный период достаточно быстрого роста, как это и было в эпоху промышленной революции и позже.
Проблема заключается в том, что мы можем определить, какие именно внешние обстоятельства, в какой мере и в какой комбинации обеспечили экономический рост, только постфактум. И тем более не можем воспроизвести всю необходимую совокупность условий.
Кое-что, наверное, можем. Речь идет о некоторых элементах общественного устройства, что, собственно, и является центральной темой теорий модернизации. Что-то может дать научно-техническая политика, особенно если бы мы знали, что надо искать. Но природные условия? Особенности хода демографических процессов, миграции и расселения? Характер распределения мировых денег? Все эти факторы были гораздо значимей фактора политического устройства и влияния конкретных политических решений (если мы вспомним о роли протекционизма). Но все они лежат за пределами наших возможностей изменить их по нашей воле.
Так что же? Смириться с тем, что экономический рост больше невозможен? Это означает двигаться назад, к феодализму, такому устройству общества, когда единственной деятельностью, гарантирующей успех, является захват источников дохода, находящихся в чужой собственности и, соответственно, содействие в защите этих источников.
Сегодня многие прогнозируют возврат к феодализму — больших интеллектуальных усилий для этого не требуется. Кого-то это даже устраивает, кто-то считает, что им лично или значимой с их точки зрения группе людей (например, нации) такой поворот событий даже будет выгодней. Кто-то строит оптимистичные планы — мол, процесс феодализации далеко не зайдет, а потом экономика возьмет свое и вновь начнет почему-то расти. Потому что не расти — не может. На самом деле, отлично может, равно как и падать, и разрушаться. Тем, кто застал распад СССР, это хорошо известно.
Ничего хорошего от отката назад, в феодальное прошлое, ждать не следует. Ничего хорошего в этой идее нет. Вернее, одно достоинство у нее есть, и ради объективности его надо указать.
Эта идея — проста. И это ее свойство как нельзя лучше подходит для общества, долгое время ориентированного на углубление разделения труда, то есть на постоянное упрощение. Тут, конечно, целый клубок парадоксов, заставляющих вспомнить не очень модное сейчас слово «диалектика».
Упрощение деятельности в результате разделения труда делает людей восприимчивыми к простым идеям, из которых самая простая является отрицанием разделения труда. При этом сама идея разделения труда является сложной. Будь она проста, не потребовалось бы ее «переоткрывать» и доделывать после столетнего забвения. Упрощение есть следствие применения идеи разделения труда, но это свойство не относится к самой идее.
Вот тут-то и возникает историческая развилка, которая меня заботит. Сегодня поддержание экономики и обеспечение ее роста возможны только в том случае, если сознательно управлять системами разделения труда: не только поддерживать, но и постоянно их модернизировать, развивать. А здесь мы возвращаемся к вопросу «кто и почему это будет делать». |
Кто и почему вообще начнет усваивать сложную идею разделения труда с целью организации управления им, когда в мире существует множество привлекательных, на первый взгляд, простых идей? Только не надо мне говорить про какое-то там абстрактное государство и возлагать на него какие-то надежды. Бюрократия всегда предпочитает простые решения. Да и вообще в условиях выбора между движением вперед и откатом назад, к феодализму, государство, формы организации которого формировались в феодально-абсолютистскую эпоху и с тех пор не претерпели существенных изменений, явно предпочтет возвращение к своим истокам.
Я понимаю, кто и почему будет заинтересован в том, чтобы современное общество начало двигаться назад. Этот процесс, по крайней мере в сознании, уже идет и набрал достаточно сильную инерцию. Единственное, что сдерживает паническое бегство в прошлое, прочь от «ужасов разделения труда» (почему-то при этом считается, что блага, созданные в условиях разделения труда, сохранятся и будут воспроизводиться), — это сохранение остатков веры в то, что экономика каким-нибудь чудесным образом вновь начнет расти. Но чем дальше, тем больше будет эта вера подвергаться сомнению и ее защитный эффект будет снижаться.
Но я не понимаю пока, кто и почему мог бы реально противостоять этой тенденции и взять на себя организацию движения экономики и общества вперед. Возможно, это ограниченность моего кругозора как экономиста — разделение труда сказывается. Быть может, такие люди и институты существуют. Те, кто на вопрос «кто будет делать» могут дать ответ: МЫ. Для них и написана эта книга. |
Напоминаем, что полная электронная версия книги в форматах PDF, EPUB & FB2 доступна здесь.
ЭПОХА РОСТА
РАСЦВЕТ И УПАДОК МИРОВОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ
ОГЛАВЛЕНИЕ
- CЛОВА БЛАГОДАРНОСТИ
- Глава 1. О РАЗДЕЛЕНИИ ТРУДА
- Глава 2. ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ РАЗВИТЫХ И РАЗВИВАЮЩИХСЯ ГОСУДАРСТВ. МОНОКУЛЬТУРНОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ
- Глава 3. "ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ РАЗВИТЫХ И РАЗВИВАЮЩИХСЯ ГОСУДАРСТВ. ИНВЕСТИЦИОННОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ"
- Глава 4. ВОСПРОИЗВОДСТВЕННЫЙ КОНТУР
- Глава 5. Часть 1: ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ВОСПРОИЗВОДСТВЕННЫХ КОНТУРОВ: ДЕНЬГИ
- Глава 5. Часть 2: ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ВОСПРОИЗВОДСТВЕННЫХ КОНТУРОВ: ПРОЦЕНТ
- Глава 6. ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ВОСПРОИЗВОДСТВЕННЫХ КОНТУРОВ: РЕНТА
- Глава 7. ЧАСТЬ 1: ТЕХНОЛОГИЧЕСКОЕ РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА. ФИРМА
- Глава 7. ЧАСТЬ 2: ТЕХНОЛОГИЧЕСКОЕ РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА. РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА
- Глава 8. НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС
- Глава 9. ФОРМИРОВАНИЕ СОВРЕМЕННОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ
- Глава 10. ЭКОНОМИЧЕСКИЕ КРИЗИСЫ
- ПРИМЕЧАНИЯ к книге ЭПОХА РОСТА